Втянув голову в плечи, пряча закоченевшие ладони под мышками, он сидел, прикрыв глаза и низко опустив голову. Весь окружающий мир сжался в одну пульсирующую точку боли, поселившуюся где-то глубоко внутри, за рёбрами. Эта боль мешала дышать, мешала шевелиться, мешала думать. Ещё и холод собачий!
Как же оно всё надоело! Как надоело!
Скорей бы Дик привёз хорошие новости, скорей бы...
– Ты дурак, Эд, ты в курсе? – Рой Смитли подошёл тихим неспешным шагом, присел рядом с Эдвардом, подперев подбородок здоровой рукой. Глядел из-под низко надвинутой шапочки, скосив глаза. – Такой шанс упустил...
– Чего тебе надо, Рой? – чуть слышно, со стоном, возмутился Эдвард. – Я могу побыть один?
– Ну, конечно же, конечно! – Смитли хохотнул негромким, будто придавленным смешком. – Ты и так один. Был один и останешься один... Дурак потому что. Это ж надо, самому Стью отказать! Он этого не забудет. И не простит... Готовь себе удавку, парень, мой тебе совет...
– Чего тебе надо, а? Я же сказал, что хочу побыть один!
Смитли ничего не сказал в ответ на этот возмущённый выкрик, молчал довольно долго, но и не ушёл.
– Стью действительно нужен свой человек в больничке, тут ты верно угадал. У него был такой... снабжал тут кой-чем по мере необходимости, пока сам не загнулся в прошлом месяце от передоза... Ещё до тебя... Ты бы мог устроиться неплохо... там полегче... Ты же доктор...
– Ты тоже! – огрызнулся Эдвард, вскидывая голову. – Тоже учился...
– Не-а... Моя статья с наркотой завязана... Меня никогда до лекарств не допустят. А вот ты бы мог... Свой человечек при препаратах... – мечтательно протянул Смитли с улыбочкой.
– Артурса просить я не пойду! – произнёс Эдвард, упрямо сдвигая брови. – К нему – не пойду! После всего...
– Ну и дурак! Ты себе только хуже сделал. Стью убьёт тебя... Или он или капитан... или ты сам на себя руки наложишь.
Эдвард смотрел мимо Смитли, он и предупреждения его слушать не хотел.
Надоели они все уже с этими своими угрозами. То сам начальник тюремной охраны, то теперь авторитет из местных. И как тут быть?
– Я ничем никому не обязан. Я просто хочу, чтоб меня оставили в покое. Неужели это так трудно?
Смитли, вставая, в ответ плечами пожал, сказал на прощанье:
– Здесь нельзя самому по себе, не получается так. Тут – либо ты, либо – тебя... Чаще всего второе...
Он ушёл всё тем же тихим шагом, чуть пришаркивая протезированной ногой по мелкому песку, Эдвард проводил его ничего не выражающим взглядом.
Все мысли, все желания, все чувства как-то незаметно пропали. Хотелось такой малости: ни с кем не враждовать и не ссориться, тихо жить себе до апелляции, сколько понадобится, и никого и ничего не бояться.
Эдвард рос без отца, впрочем, как почти все дети современного мира, и мать его была тихим неприметным человеком на такой же неприметной должности архивного работника в музее естествознания. С самого раннего детства Эдвард старался избегать конфликтных ситуаций. Он всегда помнил о своей В-модификации, и в ссорах с теми из детей, кто имел С-тип, его наказание было более строгим и более жёстким. Он быстро усвоил правило: ссор лучше избегать в самом их начале, и прилепившаяся к нему кличка «Дипломат» говорила о многом.
Он со многими мог найти общий язык, со всеми ладил, был сдержан в проявлении эмоций и очень терпелив. Поэтому, наверное, многие удивлялись, узнавая, что у него всего лишь второй уровень модификации по генному типу.
Почему же здесь, в тюрьме, ничто из этого не срабатывало? Наверное, тут лучше быть вызывающе-наглым и грубым, на любой удар уметь дать сдачи вдвойне и не теряться ни в какой ситуации.
А как быть, если ничего этого не умеешь? Если даже драться не умеешь? Не умеешь грубостью ответить на грубость, а наглостью – на наглость.
Как тут быть? У кого просить совета, помощи, поддержки? У кого узнать, как вести себя, чтоб не сделать того, чего тебе ни за что не простят? Да и поздно уже спрашивать, всё, что могло плохого случиться, уже случилось.
Так Эдвард думал, но и сам не знал, что худшая жизнь для него ещё впереди.