Хорошо ещё, что никто ничего не спросил, даже охранники не стали интересоваться. Вот была бы драка, это да, а разговоры – дело пустое и мало кому интересное.
А вечером за ужином какой-то ханурик, проходя мимо Эдварда, бросил ему на стол хитро выкрученную железку – отмычку так называемую.
– И вот ещё... Бесплатный презент. Чтоб было, на чём тренироваться... – К отмычке добавил один браслет от наручника с куском разорванной цепочки.
Сам Эдвард и сказать ничего не успел. Растерянно проводил глазами отошедшего заключённого, глядя в его сутулую узкую спину. Смитли сидел немного в стороне, встретив взгляд Эдварда, помахал ему ручкой со своей противной нагленькой улыбочкой.
Он расплатился, так это надо понимать. А если хочешь чего-то другого – готовь новые деньги или жди свидания в душе, и, скорее всего, одним дело не ограничится.
Урод чёртов! Сдалась она, эта отмычка! И браслетом этим своим можешь подавиться! Ведь заточка же была нужна! Именно заточка! Заточка – и больше ничего! О другом и речи не шло...
Кипя от злости, Эдвард всё же забрал с собой обе железки, уже поздно вечером, в полумраке дежурного коридорного освещения решил поучиться от нечего делать работать отмычкой.
Это в кино всё выглядит довольно просто, чик! – и всё, свобода, а без навыка, без всякого опыта, не получалось ничего. Да и действовать приходилось почти на ощупь, и пальцы – чуткие пальцы хирурга, пускай и не практика – казались какими-то неуклюжими, будто чужими. Особенно сломанная не так давно левая рука и повреждённые пальцы.
Неужели всё зря?! Даже отмычка эта треклятая, и та без всякого толку. А ещё заточку тебе подавай? Самому ей порезаться только!
Чак, стоя спиной, прилип к решётке, просунув руки с закатанными до локтей рукавами, молча смотрел в коридор. Слышал ли он за всеми звуками затихающей тюрьмы, как скрежещет металл о металл? Он может выдать, просто так, чтоб отомстить за вчерашнее. Просто достаточно дежурного крикнуть – и всё! Спрятать отмычку за пару минут никуда не успеешь. Да и куда, в камере? И тогда Артурс точно убьёт. Ему и оправдываться ни перед кем потом не придётся, нарушение налицо, никаких претензий от начальства.
– Ты так и не научишься, если будешь просто елозить туда-сюда. – Чак повернулся к Эдварду, шагнул навстречу. – Дай сюда, покажу, как надо!
Эдвард, конечно, растерялся, он и сокамерника своего боялся, и того, что он стоит сейчас так близко.
– Да я покажу только! – Чак рассмеялся добродушно.
Эдвард всё с тем же внутренним колебанием протянул ему и отмычку, и кусок от наручников.
– Тут замочек-то простенький! Даже не электронный... ржавый только...
Чак незаметным движением пальцев разомкнул кольцо наручника, сомкнул со щелчком и открыл снова.
– Теперь сам попробуй. – Вернул Эдварду его добро вместе с советом: – Ты пошарь ей внутри сначала... Там язычок такой есть, вот на него и надо надавить... А когда научишься хорошо, влёт отмыкать будешь.
Скрученная под углом головка отмычки нащупывала этот чёртов язычок, но в какую сторону он должен поворачиваться, Эдвард никак не мог понять. Ничего у него не выходило при его-то мизерном опыте.
– Слабак ты! – Чак снова рассмеялся, помогая Эдварду, взял его руки в свои, показывая, повернул, куда надо. Замок щёлкнул, раскрываясь. – И всё, видишь! Иди, куда хочется!
Эдвард понял принцип, всё, и правда, довольно просто. Не сложнее, чем наложить зажимы на сосуды во время операции.
– Точно, просто! – И сам рассмеялся в ответ, глядя Чаку в лицо чуть снизу. Но тот уже промолчал, он продолжал держать Эдварда за руки, сжал его пальцы в своих, грубых и сильных.
– У тебя такие косточки тонкие, почти как у девушки... – прошептал, обжигая горячим дыханием, дыша тяжело и часто.
И Эдвард понял, что попался, попался глупо и беспечно. Чак держал обе его руки, так стиснул, что не вырваться теперь.
– Не надо... – еле выдавил из себя с выдохом.
– Не хочешь вообще или не хочешь со мной? – Чак еле сдерживал себя, так близко стоял, что коленом колено Эдварда чувствовал.
– У меня есть девушка... Я люблю её. Я вернусь к ней скоро... А с мужчинами я никак... Тебе убить меня придётся сначала...
Чак рассмеялся на это с заметным усилием, будто в словах Эдварда было что-то, способное насмешить.