Гарам танцевала, гибко вскидывая и опуская руки, и по пещере кружился вихрь из багряных листьев и цветов. Яркие всполохи прочерчивали воздух и взрывались снопом ослепительных искр, за которыми порой терялась она сама. Потом возникала где-то совсем рядом, а голос разносился по пещере и отражался от стен громовым водопадом; и затихал, чтобы снова взлететь на неслыханную высоту.
Откуда-то из темноты раздавался ритмичный звук большого бубна. О таких инструментах Вельскуд только слышал. Этот звук заставлял двигаться, не давал сидеть на месте. И когда жажда движения становилась нестерпимой, вплетался мягкий, слегка заунывный звук какого-то духового инструмента, и тело моментально цепенело. Сменяя духовой инструмент, шуршали маракасы, и всё это звучало без остановки, словно здесь, в пещере, прятался целый оркестр, и создавало неземной красоты звук.
Временами Гарам начинала двигаться так быстро, что за ней невозможно было уследить. Вместо неё возникал огневой вихрь, который пьянил и кружил голову. Вельскуд вдруг вспоминал категорическое веление — не смотреть на неё во время танца, и поспешно опускал глаза, чтобы через секунду снова забыть обо всем и следить за волшебным танцем. А когда он уже был готов провалиться в пропасть, она вдруг оказывалась рядом, и ворох пламенных перьев из веера отрезвлял нерадивого помощника, и он снова вспоминал, кто он и для чего здесь сидит.
Как там говорил Герант? «Стоишь как пень и не можешь глаз оторвать, и голова пустая и звонкая, как котёл…» Вот именно: пустая и звонкая, и ни одной мысли, только восхищение и исступлённое желание пережить снова те же чувства, те же ощущения. И где-то на границе сознания, между сном и явью, пульсировала мысль: «Никогда больше не буду связываться… Наверное».
Герант вдруг выгнулся и громко застонал. Вельскуд, очнувшись, едва успел подхватить его голову. Виновато глянул в сторону Гарам. Одним прыжком оказавшись рядом, она опустилась сверху на обмякшее тело Геранта подобно опавшему осеннему листу, окутала его собой. На мгновение показалось, что она растворилась в нём. Сморгнув, Вельскуд наблюдал крепкие объятия. Гарам отпрянула — Герант глубоко вздохнул.
Что-то случилось в этот миг, какая-то тайна. Но тогда это не вызвало ни удивления, ни недовольства, словно всё происходило так, как должно. Наверное, так оно и было. Вельскуд спокойно и отрешённо наблюдал за всем, словно со стороны, чувствуя, что в нём, в том, который сейчас сидел на каменном холодном полу пещеры, формируется некий тёплый шар. Шар отделяется от него, плывёт по пещере. И он вроде бы даже увидел его — этот небольшой яркий сгусток неведомого. Шар покачался в воздухе немного, словно не знал, куда ему двинуться, сомневаясь. Повинуясь лёгкому взмаху изящной руки, опал на грудь раненого и, рассыпавшись на тысячи бликов, пропал, оставив после себя мягкий шуршащий звук. И тот сошёл на нет, в свою очередь. Вельскуд тряхнул головой, моргнул, просыпаясь. Гарам сидела рядом, за спиной, и держала его за плечи. Он чувствовал её теплое дыхание у своей шеи.
— Что это было? — вопрос возник прежде, чем пришло осознание, что он лишний и неуместный.
Гарам ничего не ответила, слабо улыбнулась и вздохнула тяжело. Вельскуд видел, насколько серым и измученным стало её лицо. Она склонилась над Герантом, погладила его лоб и отошла к стене, где спутница поспешно расстелила ей несколько шкур. Там она и рухнула и не издала больше ни звука. Фарра велела оставить Геранта на месте, только укрыть теплее и не беспокоиться, и, натянув на голову покров, покинула пещеру.
Они остались вдвоём… Почти.
Вельскуд смотрел на человека, внезапно ворвавшегося в его жизнь и ставшего чуть ли не средоточием всех его мыслей и стремлений. Нет, он никому и никогда в жизни не признался бы, что кто-то настолько быстро и так властно поселился в его сердце, отодвинув в сторону даже его самого. Он и себе боялся в этом признаться. Причём сам Герант, очевидно, не прикладывал к этому никаких усилий и даже этого не заметил.
Теперь он спал. Тихо. Безмятежность, свойственная ему, стала словно бы глубже, проявилась как выражение полного покоя и уверенности в благополучном исходе чего бы то ни было и что бы ни случилось. На лице не было страха, только лёгкое выражение печали вдруг проявилось в уголках губ, на миг опустившихся под впечатлением какого-то неведомого видения. Какие картины тревожили светлый ум?
Вельскуд наклонился ближе, словно желал подслушать сон. Едва слышное дыхание коснулось щеки. Он перевёл дух и выпрямился, в который раз поймав себя на страхе — перестать слышать эти лёгкие вдохи и выдохи.
Несмотря на безмятежность, Герант выглядел изнурённым. Это совсем не бросалось в глаза, когда он двигался, говорил или смеялся, а спящим его Вельскуд до сих пор никогда не наблюдал. Теперь же было заметно, как усталость проступает мелкой сеточкой морщин на юном лице; как горестно то и дело опускаются уголки губ, отвечая то ли видениям, тревожившим спящее сознание, то ли общей усталости тела и души.
Внезапно защемило сердце, вызвав воспоминание о красивом женском лице, склонившемся к камину, в те мгновения, когда она забывала о том, что за ней наблюдают. Тогда пламя отражалось в прозрачных, как горное озеро, глазах, и румянило бледные щёки, и радость сменялась мимолётной грустью. Маленький мальчик, откликаясь сердцем, думал, что это просто грусть, и не видел, как несчастье тяготило хрупкие плечи.
Видения легко окутали его сознание, едва он отпустил концентрацию. Мысли текли плавно, убаюкивали, увлекали. Картины текущего переплетались с минувшим, пройденным и пережитым, родили размышления обо всём и обо всех вперемешку.
Жизнь Геранта была наполнена каким-то неведомым смыслом, он шёл к какой-то непонятной цели; он вписывался в любой сюжет, в любую обстановку; он словно бы всегда был здесь и сейчас, всегда чутко и верно реагировал на любое изменение. Как будто не было никакого вчера, Герант возник за мгновение, потому что кто-то нуждался в нём, и всегда был готов откликнуться на зов.
Эта потрясающая способность…
Где бы он ни появлялся, стоило ему немного побыть среди людей, как лица их светлели как будто сами собой. Никаких особенных речей не произносилось, Герант вообще говорил мало. Почему так происходило — непонятно. Откуда эта невероятная сила воздействия на всех, с кем доводилось говорить, или даже просто смотреть? Где источник её? В чём черпались силы, которыми он охотно и щедро делился с теми, кто нуждался в них? И не от незнания ли этого Вельскуду всё время хотелось оспорить его слова, настоять на своём? Словно ребёнку, чьё мнение выслушивают в последнюю очередь и ни в грош не ставят. Бывало, Вельскуд испытывал глухое недовольство и даже ярость, налетал на друга как ястреб, но стоило тому улыбнуться, и гнев таял, рассеивался, как туман в свете первых утренних лучей. Оставалось только лёгкое сожаление — он снова позволил ярости завладеть разумом. Но и сожаление держалось недолго. И часто Вельскуд чувствовал себя маленькой лодочкой в огромном непознанном и непознаваемом море по имени Герант. И это влекло к другу гораздо сильнее, чем все его воинские умения…
В глазах Геранта иногда отражалась мудрость веков, неизвестно когда и как постигнутая им, а иногда он походил на обычного мальчишку. Было что-то волшебное в тех часах, которые им доводилось проводить вдвоём. Даже если они просто, молча, сидели рядом.
Герант сильно отличался от всех, кто встречался ему раньше. В его присутствии Вельскуд мог наконец-то отдохнуть от своей роли сильного и отважного воина и защитника, умного и проницательного советника, мог даже быть слабым и беспомощным. В Вельскуде по мере их сближения вдруг возникла и прижилась необъяснимая уверенность в том, что этот удивительный человек, так щедро раздающий все тепло души своей, не осудил бы его даже за преступление.