В пять часов вечерние тени гор начали вползать на поля Лэнгтри. Трехчасовая прогулка была достаточно легкой, но когда Харрисон проснулся один в своем доме, у него возникла мысль опять предложить Микаэле переехать к нему. Он не собирался настаивать на том, чтобы она вышла за него замуж, скорее, хотел, чтобы она привыкла к этой мысли. Галлахер был еще одним соображением, по которому Харрисон хотел видеть Микаэлу рядом. Лениво взмахнув хвостом, жеребец из табуна Лэнгтри взглянул на Харрисона. Потом, словно не желая заражаться его настроением, конь поднял хвост и ускакал.
Рурк, верхом на лошади, поравнялся с Харрисоном. Под тенью его ковбойской шляпы сверкнула широкая ухмылка.
– Ничего не говори, – решительно потребовал Харрисон.
– Хорошо, не буду.
В небрежной манере всадника, привыкшего подолгу находиться в седле, Рурк ослабил поводья и снял перчатки.
– Я нашел кольцо Клеопатры и ее дневник. Когда я был на том лугу у каньона Каттер, то рядом с хижиной старого охотника в дупле заметил блеск металла. Старик поместил шкатулку Клеопатры внутрь другой, кольцо было там. Интуиция всегда подсказывала мне, что я найду их. Это придавало моей жизни смысл в первые месяцы после потери жены и ребенка.
Харрисон остановился. Снизу вверх он посмотрел на Рурка. Рурк при желании мог быть весьма обаятельным и легко мог очаровать любую женщину. Но ему не обрести покой – его сердце всегда будет стремиться к недостижимому.
Харрисон потрепал лошадь Рурка. Если что-нибудь случится с Микаэлой, он станет таким же опустошенным.
– Я рад.
– Я не стал читать его. Он показался мне слишком личным – женщина писала о своей жизни, рассказывая о ней своим будущим детям. Мама с Микаэлой долго сидели над дневником, разбирая написанное. Потом Микаэла сказала, что ей пора готовить ужин и что она собиралась повесить занавеску в ванной, и уехала к себе. Между прочим, она выглядела весьма довольной. Я давно не видел се такой.
– Понятно.
На самом деле Харрисону ничего не было понятно. А особенно было непонятно, с чего это Микаэлу охватил хозяйственный зуд. Такой образ не укладывался у Харрисона в голове.
– Она же не специалист.
– Ее когда-нибудь что-нибудь останавливало? Ты здорово вляпался, Харрисон.
– Теперь все будет по-другому. – Харрисон распахнул дверцу своего пикапа и уселся в машину. – Мы оба знаем, как она умеет сводить счеты. Я допустил ошибку, и серьезную. Больше этого не повторится.
– Микаэла – ловкий игрок. Может, тебе стоит набраться сил, прежде чем снова отправишься ее разыскивать?
– Не думаю.
Машина Харрисона набрала обороты, заглушив хохот Рурка.
Джулия Кейн надавила пальцами на пульсирующие виски. Кто он, этот маленький мальчик, мысли о котором вертелись у нее в голове? Он наблюдал за ней с таким серьезным видом. Она любила его, но в то же время и ненавидела… он ведь был похож на человека, который причинил ей боль.
Она подоткнула вокруг себя одеяло, забиваясь в тень. Был и еще один человек с холодными голубыми глазами, который приходил к ней и задавал вопросы, на которые у нее не было ответа.
Перед глазами Джулии возникли лица людей, они насмехались над ней. А что это за ребенок? Он в розовом – возможно, это девочка. Но она похожа на маленького мальчика.
Чего хотел человек с голубыми глазами? Он плохой человек, и она боялась его.
Джулии вспомнилась большая сверкающая золотая монета, и в голове возникла боль. Пришла медсестра, и Джулия с жадностью проглотила пилюли – они уничтожат эти лица, доставляющие ей такие мучения.
В субботние вечера в Шайло обычно было тихо, исключение составлял лишь бар «У Донована», но в семь часов Микаэлы не было ни дома, ни у друзей, ни в баре. Рурк и ее родители на телефонные звонки не отвечали.
Харрисон сидел в машине перед баром «У Донована», неоновый свет пробивался через ветровое стекло. В холодном профильтрованном свете было видно, что костяшки его пальцев, вцепившихся в руль, кроваво-красного цвета. Где же она?
Ящик с инструментами стоял открытый на полу, карниз, на котором должна была висеть занавеска, лежал в ванне. Детали валялись в раковине умывальника. Микаэла принимала ванну, крошечная комната еще хранила запах душистой пены. Кастрюля стояла в подогревочном шкафу на плите, шоколад и яйца лежали рядом с колбой блендера. Кулинарная книга была открыта. Большая ложка валялась на полу. Харрисон поднял ложку, и страх усилился. Он убрал яйца в холодильник и проверил систему сигнализации, которую отключила Микаэла. Сообщений на автоответчике не было.
Исчезла сумка с камерой, машина стояла на подъездной дорожке. Харрисон пошел на заднее крыльцо и увидел, что ослики кружат поблизости, поджидая очередного угощения. Харрисон привычно взял яблоки из ведра, порезал их на половинки, сложил в большую миску и попытался подавить свой страх. Ослики были не очень приветливы, но угощение приняли. Они тоже скучали по Микаэле.
Потом тишину ночи прорезал вой пожарной сирены, и люди высыпали из бара «У Донована». Харрисон увидел, что большие машины направляются к студии «Кейн», и понял, что война началась.
Он прибыл сразу же вслед за пожарными и встретил страшно обеспокоенных Джози Дэниелз и Муни – дым уже заполнил комнаты отдела подготовки новостей.
Пожар был не сильным, он начался в коридоре рядом с новостной комнатой. Тряпку, смоченную в легковоспламеняющейся жидкости, бросили в пепельницу Муни, которую тот не очень-то пытался спрятать, это была старая банка из-под молока, частично наполненная песком. Банку прятали за шкафом с папками, ее плотная крышка скрывала предательский сигаретный дым и исключала вероятность возгорания. Но кто-то проделал отверстия в крышке и специально подложил пуговицу, чтобы крышка до конца не закрывалась. Была проделана еще одна дыра, и с тряпки горючая смесь попадала на стену. Несколько часов огонь горел, а пожарная сигнализация подняла тревогу, только когда он прорвался сквозь стену. Сейчас комната была заполнена дымом, кругом были лужи воды и мусор.
Муни, весь в слезах, безостановочно бормотал извинения, и Харрисон попытался его успокоить:
– Это намеренный поджог, ты не виноват, Муни.
– Я сказал, что брошу курить, но не сделал этого, – всхлипывал Муни.
– Ты не виноват, – повторил Харрисон. Рядом стоял шериф, задавал вопросы, а пожарный расчет ломал стену в поисках тлеющего дерева.
– Неудивительно, что Микаэла любит тебя. Ты такой классный парень. Она говорит, что ты лаешь сильнее, чем кусаешься, а на самом деле ты мягкий, как суфле, и милый… Я тоже тебя люблю, – всхлипывал Муни, пытаясь заключить в объятия Харрисона.
– Муни, пожар не сильный, ущерб незначительный, и… – Харрисон мягко отстранился от трехсотфунтового тела.
Муни продолжал всхлипывать, и Харрисон заметил, что окружающие начали усмехаться.
– Я тоже тебя люблю, Муни, – наконец произнес Харрисон, чтобы успокоить безутешного оператора.
Харрисон решительно высвободился и повернулся к шерифу и пожарным. Они посмотрели на него и внезапно перестали улыбаться.
– Сегодня не лучший мой день, – предупредил Харрисон. – Давайте покончим со всеми формальностями, и пусть здесь приберут. Кто-нибудь видел Микаэлу Лэнгтри?
– У нее выходные на этот уик-энд, – сказала Джози. – Я слышала, как она что-то говорила насчет водных процедур.
Харрисон вспомнил деревянную ложку, брошенную на пол в кухне Микаэлы, ее «занавесочный проект», открытый ящик с инструментами.
– Другие идеи есть?
– Вам звонят, мистер Кейн, – позвал один из техников.
Харрисон задержал дыхание, моля Бога, чтобы это оказалась Микаэла.
– Если игра в прятки – это такая шутка, Микаэла, то ты не…
– Я повез жену, сына и моего помощника ужинать в «Коррал Роудхаус», и что, черт возьми, происходит? Кто-то врывается в студию Фейт и разносит все к чертовой матери на кусочки. Они разбили мою чашку! – прокричал возмущенно Джейкоб. – Моя жена сделала эту чашку специально для меня, это одна из ее первых, и сегодня утром я еще пил из нее кофе и оставил ее в студии. Черт побери! Разбили мою чашку. А моя дочь где? Она не пострадала при пожаре?