Ривеллу показалось, что он произнес достаточно внушительную речь, но Моттрэм не унимался:
— Извините, сэр, я не хотел вас рассердить… И я не распространял слухов. Я ни с кем об этом не говорил, кроме Джоунса. Но я думаю, что братьев Маршалл убили. То же самое думают и многие люди. Так и мой отец говорит.
— Оставим в стороне несчастных братьев Маршалл. Что заставляет вас думать, будто мистер Ламберн был убит?
— Я не так выразился, сэр. Я только сказал, что, если братьев убили, точно так же могли убить и мистера Ламберна…
— Могли убить! Как вы думаете, чего стоят подобные предположения без доказательств?
— Да, сэр… — Парень замялся. — Но мы тут кое-что знаем, и Джоунс подумал, что вас это может заинтересовать. Конечно, если это не так важно, мы не станем вас отвлекать…
— Нет-нет! — рассмеялся Ривелл. — Просто я не хотел бы выслушивать всякие теории без малейших признаков достоверности!
Ему удалось избежать назидательного тона.
— Речь идет о той ночи, сэр, когда мистер Ламберн… э-э-э… умер. Вы помните, на следствии выяснилось, что последней его видела миссис Эллингтон. Она сказала, что вышла от него в начале одиннадцатого вечера.
— Да, помню.
— Сэр, кто-то еще приходил к мистеру Ламберну после того.
Ривелл постарался не показывать пробудившегося интереса.
— Расскажите, как и что вам удалось узнать.
— Да, сэр, постараюсь. Нам показалось, что вам будет интересно… — На лице Моттрэма появилась лукавая усмешка. — Понимаете, сэр, мы с Джоунсом сражались в шахматы в школе и немного припозднились с окончанием партии, поэтому попросили мистера Ламберна, чтобы он позволил нам доиграть в общей комнате уже после отбоя. Вы ведь понимаете, когда играешь в шахматы, нужна полная тишина.
— Бесспорно. Но в мое время шахматный поединок не был достаточным основанием для нарушения режима.
— Да, сэр, но мы ведь попросили разрешения у мистера Ламберна. Он часто позволял нам то, чего другие учителя не позволяли…
— Ясно. Что дальше?
— Мы сели играть около десяти, а в четверть двенадцатого я уже выиграл партию. Получилось раньше, чем мы думали, поэтому мы решили, что нам не обязательно сразу же подниматься в спальню… Мы выключили свет и сели у окна…
— В темноте? — уточнил Ривелл.
— При лунном свете, сэр.
— Но даже при лунном свете вы не стали бы просто так сидеть у окошка, верно?
— Ладно, думаю, вы нас не предадите. Мы курили, сэр.
— Курили? — Ривелл рассмеялся. — Я сам балуюсь куревом. Но начинать в вашем возрасте все-таки рановато. Ну ничего. Продолжайте рассказ.
— Примерно без четверти двенадцать мы решили, что пора тащиться в спальню. И тут услышали шаги в коридоре. Кто-то в шлепанцах шел к общей комнате, где мы сидели. Конечно, мы сразу же подумали, что кто-то почуял запах табака. Но человек прошел по коридору дальше, в конец коридора. Я приоткрыл дверь на пару дюймов и посмотрел. Это был доктор Роузвер, в халате. Куда он мог пойти, сэр? Ведь дальше общей комнаты по коридору только буфет и комната мистера Ламберна.
— Так, а что произошло дальше?
— Не знаю, сэр. Мы немножко подождали, пока директор не окажется в комнате мистера Ламберна, а потом тихонько ускользнули наверх, в спальню. Но ведь вы понимаете, сэр, что это значит: ведь именно директор мог оказаться у Ламберна позже всех!
— Да, я понимаю, Моттрэм… — Ривелл чувствовал, что сейчас ни в коем случае не должен показать значения этого ошеломляющего факта пытливым юнцам. В бойком и дотошном Моттрэме он узнавал самого себя в былые годы… — Интересную вещь вы мне сообщили, но это отнюдь не доказывает того, что мистер Ламберн был убит. Боюсь, Моттрэм, вы не слишком хорошо усвоили уроки своего отца, если позволяете себе столь вольные предположения.
И, словно разочаровавшись в услышанном, он завел разговор о крикете и повел мальчиков назад к школе.
Однако в действительности это было крайне важным обстоятельством.
Миссис Эллингтон сообщила на следствии, что вышла от Ламберна в начале двенадцатого. А директор в халате заходил к Ламберну без четверти двенадцать и неизвестно когда ушел. Зачем ему понадобилось наносить визит в столь поздний час? И почему директор солгал на допросе, сказав, что не видел Ламберна после девяти часов?
Ночью Ривелл, куря в постели, размышлял над смелым предположением юного Моттрэма о том, что Ламберн был убит. А что если допустить такой вариант? Может быть, Ламберн слишком многое знал, убийца зашел к нему и каким-то образом скормил ему лошадиную дозу веронала? Такая версия, конечно, не отменяет самопожертвования Ламберна, но способна изменить исходную гипотезу… Как говорил сам Ламберн: два удачных убийства часто влекут за собой третье. Неужели, по злой иронии судьбы, сам Ламберн стал жертвой третьего?
Ривелл было решил, что подозрения в причастности директора не лишены основания. Роузвер в самом деле вел себя странно. И ни у кого в Оукингтоне не было столь изощренного ума, способного замыслить и воплотить в жизнь далеко идущий план. Однако кроме загадочного ночного визита к Ламберну против Роузвера не было никаких улик. Неясен был и мотив. Зачем директору школы могло понадобиться убивать двух своих учеников и тем самым подписывать приговор школе и себе? Нет, Роузвер не убивал братьев. Впрочем, если предположить, что это сделал Эллингтон, а Ламберн разоблачил его, и Роузвер, чтобы пресечь новый скандал, убрал опасного свидетеля… Таков мотив преступления. Но какая же тогда вырисовывается версия?
На этом месте Ривелл обреченно уронил голову на подушку и решил, что лучше умрет, но больше не будет придумывать всякие версии. Одна сменяла другую, и каждый раз новые факты не оставляли от последней камня на камне. За все время Ривелл ни на шаг не приблизился к разгадке. Если он не прекратит размышлять над этой чертовщиной, он просто свихнется. Все равно что пытаться объяснить квантовое устройство атома с помощью евклидовой геометрии. Нет, с этого момента надо стать простым наблюдателем, решил он, отчаянно зевая. Надо наблюдать и записывать. Вот и все.
Глава XI
Романтическое отступление
Получив должность секретаря директора, Ривелл вскоре переехал из дома Роузвера в здание школы. Он получил комнату напротив кабинета Эллингтона, примыкающего к спальне младшеклассников. Переселение его очень устроило, ибо теперь он мог свободнее распоряжаться своим временем, не чувствуя за спиной недреманного ока Роузвера. Впервые за месяц он сел за свою поэму и был весьма доволен сочиненным фрагментом.
Своими «наблюдениями» Ривелл занимался уже две недели, но это оказалось до зевоты тоскливым занятием и не породило ни единой свежей мысли, ни одной новой догадки. Впрочем, на третьей неделе Ривеллу даже понравилось педантично подмечать всякие детали и записывать их в блокнот без особых претензий на раскрытие истины.
В частности, он обратил внимание, что Эллингтон становится все мрачнее, хотя его жена покорно несет свой крест. Рано или поздно ее долготерпению, безусловно, придет конец. Директор тоже выказывал признаки крайнего нервного напряжения. Моттрэм вел себя вызывающе и заслуживал хорошей взбучки. На место Ламберна был взят новый учитель, недавний выпускник Кембриджа, некто Патни. Оказалось, что за школьными соревнованиями гораздо интереснее наблюдать, если перед этим они с Патни заключат тайное пари на один шиллинг, делая ставку на своего фаворита.
А миссис Эллингтон была все-таки чертовски привлекательной женщиной. Ривелл виделся с ней очень часто, хотя и случайно. При этом частота встреч рождала у обоих приятное сомнение в их случайном характере. Они много говорили о разных вещах, не имевших никакого отношения к школьным будням, — о книгах, пьесах, картинах. Она не обладала глубокой эрудицией, но у нее был живой ум, и Ривеллу нравилось ее просвещать. В разговорах она никогда не упоминала о своем муже, но забыть о нем, отрешиться в мыслях от ее трагического брака было невозможно. По мере того как отношения Ривелла с миссис Эллингтон становились все теплее и доверительней, ему становился все более понятным характер ее дружбы с покойным Ламберном. Ей так нравились его остроумные, язвительные речи, ей, уставшей от занудства и угрюмой ограниченности мужа. Неприязнь Ривелла к Эллингтону обострялась невольным убеждением в том, что последнего можно обвинить в двойном убийстве, хотя временами он забывал про убийства и ненавидел Эллингтона просто-напросто за его хамское и бездушное отношение к жене.