— Видимо, так…
— А он часто плавал поздно вечером?
— Ну, такое бывало. Он должен был участвовать в выступлениях пловцов на празднике выпускников, и это давало ему право приходить в бассейн в любой час. Поскольку он увлекался плаванием, а ночь была жаркая, я не вижу ничего необычного в том, что он пришел в бассейн поплавать поздно вечером. Это, конечно, противоречит правилам школы, но для старосты бывают исключения, правда? У него были ключи от плавательного зала.
— Вы говорите, он делал так и раньше?
— Да. Он был в бассейне накануне вечером и на прошлой неделе несколько раз.
— В это время года не темнеет до одиннадцати. Неужели он пошел плавать еще позже?
— В ту ночь стемнело гораздо раньше из-за туч, они заволокли все небо. Но все знают, что ему всегда нравилось плавать поздно вечером, почти ночью. Как староста он мог себе это позволить, вы же понимаете…
— А разве он не должен был являться в дортуар в обычное время?
— Он спал не в общем дортуаре. Он занимал маленькую отдельную комнату.
— Вот как? Почему же?
— Тоже в виде исключения… После того как в прошлом году трагически погиб его брат, он плохо спал. Он и сказал Мерчистону, который его опекает, что неплохо бы иметь возможность почитать ночью книгу, если сон не идет. В общем дортуаре это ему не удалось бы. Поэтому мы с Мерчистоном решили, что он может спать в отдельной комнатке. Понимаете, мы тревожились за мальчика и старались делать все, чтобы помочь ему, пусть даже в обход правил.
— Резонно, — согласился Ривелл. — В результате он получил отдельную комнату, и никто не мог знать точно, когда он ложится спать?
— Смею сказать, не совсем так. Просто и я, и Эллингтон смотрели сквозь пальцы на всякие небольшие нарушения, если мы узнавали о них.
— Понятно. А как же быть с пустым бассейном?
— Его собирались очищать и спустили воду.
— А вас не удивляет, что Маршалл об этом не знал?
— Ну, он мог бы и узнать. Но распоряжение о спуске воды было дано в самый последний момент, так получилось.
— Неужели?
— Да, и я боюсь, что в данном случае мне придется взять ответственность на себя. Я приказал спустить воду в бассейне около шести часов вечера, и Уилсон оставался там допоздна, чтобы проследить за процессом. Конечно, это надо было бы сделать заранее, но мы были так заняты приготовлениями к нашему Актовому дню, что я даже не думал об этом до тех пор, пока Эллингтон не напомнил мне в то утро. А может быть, днем.
— Значит, Маршаллу об этом не сказали?
— Я ему не говорил, но если бы встретил его, то, возможно, предупредил бы. То же самое сделали бы и Эллингтон, и Уилсон. Но никто не обязан был ему докладывать, верно?
— Где он мог быть от шести вечера до сумерек?
— Дайте подумать… С шести до половины седьмого — церковь. Потом до восьми, я думаю, он занимался с младшими школьниками. А после восьми часов, полагаю, был у себя в комнате. Мог туда подняться, чтобы переодеться.
— На нем был купальник?
— Да. А его шлепанцы и халат были найдены у кромки бассейна. — Роузвер вздохнул и добавил: — Я ответил на все ваши вопросы и отвечу на любые другие, но… мне кажется, насчет причин случившегося спорить нечего.
Ривелл с любопытством взглянул на собеседника.
— Иначе говоря, — сказал он, чувствуя, что любопытство перерастает в удивление, — вы не желаете, чтобы я так же скрупулезно расследовал этот случай, как прошлый?
— Нет-нет, расследуйте, ради Бога… Я окажу вам любую помощь. Этот второй несчастный случай вслед за первым, это нелепое и трагическое совпадение, немало подрывает престиж школы. Но я признаюсь вам, что просто не вижу иного объяснения тому, как мог бедный Вилбрем погибнуть… Кстати, официальное расследование начнется послезавтра, возможно, вы захотите присутствовать. И конечно же, вам надо переночевать у нас… Нет-нет, я и мысли не допускаю, чтобы вы уехали, не побывав на нашем праздновании Актового дня. Хотя сейчас для праздника совсем неподходящее время…
Когда Ривелл вышел от Роузвера, на дворе бушевала настоящая буря с дождем. Он быстро побежал по садовой дорожке к школьному зданию и потому не успел вымокнуть до нитки. Разговор с директором вызывал много странных вопросов, количество которых не уменьшалось по мере того, как Ривелл припоминал их прошлые встречи. Ему захотелось прогуляться в полном одиночестве по холодному скользкому шоссе, подставляя лицо колючему восточному ветру, но почти тропической силы ливень, шумящий за окнами, вселил в него ощущение человека, пойманного в ловушку. Выйти было невозможно. Он раздумывал, что же ему теперь делать. За завесой учтивости и приветливости Роузвера нетрудно было распознать явную холодность. Странно, что директор мучился разными подозрениями и так волновался по поводу гибели первого мальчика, а о второй смерти смог выразиться лишь как о «нелепом и трагическом совпадении»! Очень, очень странно.
В окно сквозь пелену дождя Ривелл видел павильончик для игры в крикет, забитый школьниками, прячущимися от ливня. Неожиданно в небе вспыхнула ослепительная молния, и небеса словно вздрогнули от громовых раскатов. Он почему-то почувствовал, что разгадка где-то совсем близко… Нужно с кем-то встретиться, побеседовать, понять… И он вспомнил о Ламберне. Может быть, тот сидит у себя в комнате? Это на первом этаже, рядом с кабинетами учителей. Ривелл направился туда и постучал в дверь. Никто не ответил. Подождав немного, он повернул ручку и вошел. На первый взгляд комната казалась совершенно пустой, но затем он убедился, что в большом кресле, стоявшем спинкой к двери, скорчился человек. Подойдя поближе, он увидел — это Ламберн.
— Господи, что с вами? — воскликнул Ривелл. Ламберн трясся как студень.
— Это вы, Ривелл? Я не знал, что вы здесь… — Это была его отчаянная, но безуспешная попытка овладеть собой. — Присаживайтесь. Я… извините, мне очень неловко, я в таком виде… Но… ничего не могу с собой поделать. Такая гроза… Со времен войны я всякий раз…
— Все в порядке! — хладнокровно заверил его Ривелл. — Я думаю, пик шторма уже позади. Могу я вам чем-нибудь помочь? Чашку горячего чая? Нет-нет, мне ничего показывать не надо, я прекрасно тут ориентируюсь, ибо достаточно долго здесь прожил.
Простой метод общения срабатывает там, где навязчиво выражаемое участие может показаться бестактностью. Пока Ривелл непринужденно болтал, а шум ливня за окном становился все тише, Ламберн постепенно приходил в себя.
— Боюсь, что хозяин я никудышный, — признался он, пока Ривелл разжигал примус и пристраивал на нем чайник. — Я не переношу грохота. «Небесная артиллерия» — так называет это Даггат в своих идиотских проповедях, он считает для Небес лестными свои представления о них как о божественном воинстве, постоянно ведущем войну… В той коробке есть бисквиты. Ничего, через пару минут я приду в себя. А вы приехали, наверно, к Актовому дню?
Ривелл поколебался секунду и ответил:
— Да, конечно.
— Думаю, веселенького вечерка не получится, учитывая, как все поражены этим случаем. Вы ведь слышали?
— Еще бы. Пишут все газеты. Дикое происшествие, да?
Ламберн вылез из кресла:
— Все равно вам не скрыть, Ривелл. Во всяком случае я понял. Вы здесь по той же самой причине, что и в первый раз, верно? Из-за дела Маршаллов?
Ривелл застыл с бисквитом в руке.
— Почему вы так решили?
Ламберн усмехнулся:
— О, это инстинкт подозрительности, которым я щедро наделен! И в первый ваш приезд вы говорили в таком тоне… Послушать вас, так можно вообразить, будто у нас в спальнях каждую ночь убивают по мальчику. Я вас раскусил. И теперь, если вы опять заберетесь в эту фатальную спальню, я ничему не удивлюсь.
Ривелл пожал плечами:
— Вы заставляете меня чувствовать себя настоящим ослом. Конечно, ваши подозрения насчет меня верны. Но если честно, я не думал, что так глупо выдаю себя.
— Нет-нет, не думайте так. Это моя сверхпроницательность пробила вашу искусную маскировку: дескать, старый выпускник приехал проведать свою школу… И можете не беспокоиться — я ни полсловечка не скажу никому. Но мне хотелось бы знать: как вам все это представляется?