— Мы так и будем молчать? — подавив робость и стеснение, начал я.
— Ты уже заговорил, хотя я не метилась в собеседницы, — ответили мне с обидной насмешкой.
— Мне так не показалось.
— Мало ли что тебе кажется, это не повод так нарушать спокойствие, — сколько строгости прозвучало в её словах.
— Наше знакомство начинается с ссоры? — шутил я в ответ нарастающей истерике.
— Наше знакомство не начиналось вовсе и, надеюсь, не начнется, — нахмурилась она, как маленькая девочка, которой так нравится Петя-задира, а он день ото дня дергает за косы её подруг.
— И точка?
Последняя насмешка была зря — она сделала такой вид, будто у меня больше нет шанса заговорить с ней. Я знал, что это лишь каприз и причинами её отвержения были симпатия и интерес. Мне казалось, что если я ненадолго оставлю её одну, то она переменится в лице и охотнее начнет разговаривать, поэтому я медленно встал, даже не посмотрев в её сторону, и пошёл к началу вагона.
Уголок возле купе проводницы всегда зачаровывал меня интимностью атмосферы. Там особенно падает свет, образуя тень, которая будто скрывает тебя от глаз других пассажиров и позволяет насладиться мерным стуком колес и проносящейся за окном природой; туда не доносятся ни шум плацкарта, ни запах еды; там ты один, проживающий то мгновение, которое стоит нескольких лет жизни. Я ни о чем не думал — там исчезает влияние разума и прекращается движение мыслей по канатикам-нервам. Но моё тихое безумие прервала моя соседка, вставшая рядом.
— Я тоже люблю это место, — шептала она застенчиво. — Здесь очень спокойно, правда?
— Будто исчезаешь из обычного мира, забываешь проблемы и невзгоды, а в голове — пустота.
— А ещё никто не мешает смотреть на поля, где кормятся коровы и овцы. Я всегда умиляюсь им.
— Никто не мешает? А тебе обычно попадаются буйные соседи? — я пытался шутить.
— У меня два младших брата и сестра совсем ещё малышка — помогаю маме с ними, — она говорила искренне и не пыталась пожаловаться на свою жизнь, а, наоборот, гордилась силой своего характера. — Папа ушёл из семьи несколько месяцев назад.
— Впервые едешь одна? — я замялся и хотел, чтобы она скорее забыла мою шутку.
— Да, и меня это очень волнует… Поэтому я так разнервничалась, когда ты предложил познакомиться, — она опустила глаза и переплела пальцы. Я влюбился в её детскую наивности.
— Миша, — с улыбкой я протянул ей руку.
— Вера, — она быстро подняла голову, расплела пальцы и широко улыбнулась.
Меня очень обрадовало это знакомство. Мы ещё немного постояли у окна и пошли к нашим местам. На этот раз она подсела ко мне, и мы разговорились — одновременно обо всем и ни о чем. Мы рассказывали друг другу и детские истории, и последние новости, говорили и о буднях, и о праздниках, и о светлых фантазиях, и о тяжелых периодах, и о счастье, и о горе — всякой мыслью, что попадала в голову, мы делились и после развивали её, возбуждая ещё сотни мыслей. Часы летели, а я, сколько времени бы не прошло, как бы не увлекся разговором, умилялся Вериным особенностям. В её движениях оставались скованность и скромность, но этот трепет был так незаметен, естественен, что лишь придавал ей очарования. Она смеялась звонко, по-детски, и меня удивляла способность Веры радоваться всей душой, всем существом и оставаться легкой, игривой — хотя тогда, признаюсь, я думал, что дети, вынужденные повзрослеть слишком рано, вовсе не улыбаются. Взгляд её голубых глаз производил на меня такое же впечатление, как и в первый раз, — в груди начиналось приятное метание. Лицо её было красиво и светло, а каштановые локоны прикрывали беленький лоб. Я бы разговаривал с ней всю жизнь…
К вечеру мы захотели чем-нибудь развлечься. Я предложил выйти на станции, где поезд будет стоять дольше обычного, и насладиться наступлением лета. Вере понравилась идея, и мы пошли к расписанию остановок — ближайшая была через десять минут.