-- Ты мне нравишься. Но у меня уже месяц роман с Себастьяном. Я познакомился с ним в ресторане, знаешь, у нас есть такие специальные рестораны, куда не ходят женщины, а только такие, как я. Я сидел с целой компанией, и он тоже был с компанией, я его сразу заметил, он сидел в углу и был очень таинственный. Себастьян сделал первый шаг -- он послал мне бокал шампанского, я ответил ему бутылкой. Я вначале думал, что ему нравится мой приятель -- молодой красивый итальянец. Нет, оказалось, ему нравлюсь я -старый. Он подошел к нашему столику представиться. Так мы познакомились.
-- Он меня очень любит, -- продолжал Раймон. -- И у него очень хороший хуй. Ты думаешь, я вульгарен? Нет, ведь речь идет о любви, для любви это важно -- у него очень хороший хуй. Но он меня не возбуждает, а вот когда я вчера поцеловал тебя у двери, у меня сразу встал хуй...
Я, в ответ на такое откровенное излияние, преувеличенно внимательно разрезал кусочек авокадо, а потом, положив нож и вилку, взял бокал, выпил и зашелестел льдинками в водке.
Раймон не заметил моего смущения. Он продолжал. -- У Себастьяна, знаешь, до этого произошла жуткая трагедия. Он был близок к самоубийству. Он шесть лет жил с одним человеком, я не хочу называть его имени, это известный человек, очень-очень богатый. Себастьян любил его и все шесть лет не расставался с ним. Они вместе ездили в Европу, путешествовали на яхте вокруг света. И вдруг этот человек полюбил другого. Себастьян год не мог прийти в себя. Он говорит мне, что если я его брошу, то он этого не переживет. Он очень хорошо ко мне относится, он делает мне подарки -- вот это кольцо подарил мне он, и, может быть, ты видел огромную вазу в гостиной, ее тоже подарил мне он.
Вчера, ты заметил, он был немного мрачный. У него сорвалось одно дело -речь шла о больших деньгах, -- продолжал Раймон. -- Себастьян хотел и не смог продать кубки короля Георга, я не помню, какого только по счету, он очень переживает. Он вообще любит свою работу в галерее, но он очень устает. Он приходит ко мне делать любовь, но, бывает, засыпает от усталости, я целую его, пытаюсь разбудить, мне хочется любви, но он устает на своей работе. К тому же, ему приходится много ездить, и до меня ему от работы ехать не близко, мы хотели бы поселиться вместе, но этому мешает его работа. Дело в том, что у нас в стране таких, как мы, не преследуют, но будет все же нехорошо, если его богатые клиенты и особенно клиентки узнают о том, что он педераст. Они наверняка перестанут покупать у него в галерее. Если не все, то многие. Поэтому мы не можем поселиться вместе -- слухи дойдут неминуемо. А жить вместе нам было бы удобнее и из экономических соображений -- он, знаешь, не то что скуповат, нет, он экономный, это хорошо, потому что я слишком легко трачу деньги. Он говорит, что мы могли бы обедать иногда и дома, он любит готовить. Раньше я на моей службе мог позволить себе многое, мои ресторанные расходы тоже оплачивала фирма, я пользовался большими привилегиями, я был друг и компаньон моего хозяина. Сейчас, когда умер мой друг и компаньон -- мы вместе создавали это дело, -- я уже таких больших привилегий не имею. Финансовые стеснения раздражают меня -- я привык жить широко.
Как ты думаешь, -- обратился он ко мне неожиданно, прервав свой монолог, -- Себастьян действительно любит меня, как говорит? Я говорю ему часто: "Ты молодой, я -- старый, зачем ты любишь меня?" Он отвечает, что я -- его любовь.
Я не знаю, как быть, -- продолжает Раймон задумчиво. -- Он мне нравится, но я тебе сказал -- от тебя у меня сразу встал хуй, от него это происходит не так, но он говорит, что любит меня. Могу ли я ему верить? Как ты думаешь? -он выжидательно посмотрел на меня.
-- Я не знаю, -- сказал я. Что я мог сказать еще?
-- Я боюсь влюбляться, -- сказал Раймон. -- У меня уже не тот возраст. Я боюсь влюбляться. А потом, если меня бросят, это будет трагедия. Я не хочу страданий. Я боюсь влюбляться.
Он выжидательно смотрел на меня и поглаживал мою руку своими пальцами в кольцах, из-под которых кое-где торчали рыжие волоски. Рука была тяжелая. Я тупо, как во сне, смотрел на эту руку. Я понял, что он хочет знать, буду ли я его любить, если он оставит Луиса. Он просил гарантий. Какие гарантии мог я ему дать? Я ничего не знал. Он был хороший, но мне трудно было разобраться, есть ли у меня к нему сексуальная симпатия. Я мог понять это только после любви с ним.
-- Посоветуй, как мне поступить, -- сказал он.
-- Наверное, он любит вас, -- сказал я полулживо, только затем, чтобы сказать. Я хотел быть честным с ним, как и со всем миром, я не мог сказать ему. "Брось Луиса, я буду любить тебя преданно и нежно". Я не знал -- буду ли. Мало того, меня вдруг поразила мысль -- он ищет любви, заботы и ласки, но ведь я ищу того же самого -- и за этим я и сижу с ним, я пришел за любовью, заботой и лаской. Как же мы разойдемся? Я растерялся. Если я должен давать ему любовь -- я не хочу, не хочу, и все, я хочу, чтоб меня любили -- иначе не нужно ничего. За его любовь ко мне, если она будет, я полюблю его впоследствии, я себя знаю, так будет, но вначале пусть он.
Потом мы перешли от этого взрывоопасного момента. Не перешли -- переползли с трудом. Он спросил меня о том, как я жил в Москве, и я терпеливо рассказал ему то, что мне пришлось уже, может быть, сотню раз рассказывать здесь, в Америке, вежливым, но, в основном, безразличным людям. Я повторил ему все, только он не был безразличным. Он меня выбирал.
-- Мои произведения не печатали журналы и издательства. Я печатал их сам на пишущей машинке, примитивно вставлял в картонную обложку, скреплял металлическими скрепками-скобками и продавал по пять рублей штука. Сборники эти оптом по 5-10 штук продавал я своим ближайшим поклонникам-распространителям, каждый из которых являлся центром кружка интеллигентов. Распространители платили мне деньги сразу, а потом распродавали сборники поштучно в своих кружках. Обычно Самиздат идет бесплатно, я единственный, кто продавал таким образом свои книги. По моим подсчетам, мне распространили около восьми тысяч сборников...