Кстати, я не представился, меня зовут Лей, и моё имя казалось мне таким же блеклым, как и моя внешность. Для своих десяти лет я был очень низкого роста, из-за чего выглядел ещё более слабым и бесполезным, чем есть на самом деле. Вижу, как будто это было вчера. Я очень тощий, а моё тело хилое, как у пятилетнего ребенка. Я медленно бегаю, не умею драться, тонкие руки не удерживают тяжёлые предметы. В добавок ко всему, моя кожа не способна долго выдерживать горячее южное солнце, и мне приходится постоянно торчать дома с матерью, когда как мои братья активно занимаются с отцом фехтованием. А после тренировки у них ещё остаётся масса энергии для помыканий и унижений меня, жалкого недоразумения. И потому мне приходится прятаться по разным местам, чтобы избежать их общества. Эта игра в прятки очень забавляла братьев, и, если им все же удавалось меня найти, я получал порцию синяков и град ругательств, которые они усердно повторяли за нашим отцом. Вообще, как вы поняли, моё тело - бесполезная тушка, в которой я каким-то образом очутился. Волосы также обладали отвратительным белесым оттенком, и постоянно выпадали, что ужасно бесило всех, включая слуг. Поэтому я завязывал, и завязываю до сих пор, их в куцый хвостик и молился, чтобы ни одна волосинка не попала в чей-нибудь чай. Хорошо, что отцу не пришло в голову побрить меня налысо, как младенца, может быть ему было жаль денег на парикмахера или таким образом он имел лишний повод наорать на меня. Даже глаза и то оказались неправдоподобно зелёного цвета, что вызывало у моих родственников бурное отвращение, ассоциируемое с болотной жижей. Только маме они нравились, хотя ее глаза были тёмно-серыми, похожими на бушующий океан во время грозы. Итак, если вам ещё не противно от моих унылых пояснений, расскажу, что же произошло со мной и Кевином в Базарный день.
Погода радовала, дул лёгкий бриз с моря, река, текущая по другую сторону холма, серебрилась, и белые парусники поблёскивали своими изящными мачтами. Мой отец и братья остались далеко за изгородью нашего поместья, чудесно проводя время с дядей Кевином, в то время как мы отправились прогуляться по городу. Невдалеке за нами приглядывал один из людей дяди, но в целом нам дали полную свободу действий, и никто и слова не сказал, когда мы пошли развлекаться на городских улицах. Куда не глянь, везде царила атмосфера веселья и радости. На каждом перекрестке выступал бродячий музыкант, кто-то пел, кто-то играл на лютне или на свирели, а на площадях выступали целыми группами и получали в ответ денежные поощрения от благодарных зрителей. Кевин обожал музыку и подавал всем без разбора, даже тем, кто не умел петь, за старания. Мне же нечего было им дать, потому что отец никогда бы не разрешил взять с собой даже немного денег. Он и братьям запрещал таскать кошельки, говоря, что им пока рано распоряжаться такими делами. Я грустно вздыхал, а Кевин, смекнув, в чем дело, тут же заявил, что отныне все его деньги и мои тоже, и сегодня у нас один кошель на двоих. Но мне всё равно было как-то неловко брать их у него, и я притворился, что меня всё устраивает. Наслушавшись вдоволь музыки, мы вышли на торговую площадь, и там оказалось всё самое интересное. Украшенная разноцветными флажками, подсвеченная огнями она сверкала, как горсть драгоценностей на свету. В центре у памятника основателя разыгрывалось представление, сказка про двух королей, ставших названными братьями и победивших дракона. Один был в белом, а второй в черном одеянии. И я представлял, что мы с Кевином живое воплощение белого и черного королей, а злобный дракон, без сомнения, был моим отцом. Одна сказка сменялась другой, и мы пошли дальше, к карте базара, где подробно указано в каких рядах что можно найти и увидеть. Кевин предложил сходить пообедать, и я согласился, так как ходил голодным с самого утра. Мы не стали искать таверну и решили попробовать незнакомые доселе блюда с дальних берегов. А также было интересно посмотреть на жителей других стран и земель. Чего там только не было, помню, что на прилавке лежала разноцветная сырая рыба, нарезанная ломтями от восточных поваров, которые уверяли, что ее можно есть не готовя, я посмотрел на поданные яства с явной опаской, а Кевин попробовал всё, включая живого осьминога, шевелящегося прямо во рту. Лица поваров также не внушали мне доверия, будто приклеенные улыбки застыли на щеках, и маленькие прищуренные глазки постоянно бегали от одного посетителя к другому. Зализанные назад волосы прятались под головными уборами, а кожа имела неестественно бледный вид, напоминая мою, что, как я сразу рассудил, стало уже показателем дурного вкуса. Но не все были белыми, а только торговцы. У слуг и поваров кожа оказалась обычного здорового оттенка, и Кевин пояснил, что на Востоке мода на белокожих, и те, кто побогаче, пользуются специальными мазями и красителями, делая её как можно светлее. Меня это пугало, как можно добровольно себя изуродовать! То, что белая кожа признак уродства, я по определённым причинам не сомневался, потому что такая особенность могла быть только у меня и покойников, упырей, крыс и прочей нечисти. Мой отец вообще думал, что я родился мертвым, но не будем развивать эту тему. Я взял у поваров чашку риса и был доволен. Кевин легко беседовал со всеми подряд, слушая рассказы о чужой жизни, и часто смеялся над их странными шутками. Я тоже улыбался из солидарности, но мне хотелось увести друга в другое место, потому что иноземцы мне ужасно не нравились, я чувствовал, что всё у них наносное, как краска мертвеца на их здоровой коже. Но Кевин был в восторге.