«Зря. Я трачу время зря.» — подумал я и сиганул вниз.
Ветер дует, сердце опускается — разве не здорово?!..
Удар, шлепок, будто по воде — я оказался в какой-то мутной луже и стремительно пошел ко дну несмотря на все попытки барахтаться.
Я хотел закричать, но адская боль до того сковала меня всего, что невозможно было издать ни звука. Да и под водой особенно не покричишь.
«Август!..» — услышал я расплывающийся басистый голос, странно и страшно искаженный. Вода высохла, но лучше не стало. Всё-таки стало больно. Всё перед глазами поплыло, а в груди так резко закололо, ещё больнее, чем раньше, что я не нашел способа лучше облегчить эту нечеловеческую рвущую боль, чем схватить с пола железный прут и воткнуть его себе в сердце. Так просто.
— Друг! Друг, ты жив?! — напуганный Саня. Это можно было понять, не открывая глаз, однако я всё-таки решил поступить сим образом, чтобы не пугать беднягу окончательно.
— М? — я поднялся и огляделся. Обыкновенное заброшенное помещение.
— Ты так меня напугал!
— А что я делал? — медленно проговорил я, отстраненно глядя на друга.
— Ты упал и задергался. И ни на что не реагировал. Я тебя и звал, и даже газировкой тебе в лицо плеснул!
— Хорошо… — слабым голосом произнёс я, садясь на грязный пыльный пол, — дай попить.
Саня протянул мне бутылку с остатками сладкой воды. Из открытой бутылки потянуло едким химическим запахом лимона. Едва сдержав рвотные позывы и скривившись от боли, я бросил бутылку так далеко, как только смог, будто это была граната с выдернутой чекой.
— Что? Тебе плохо? — суетился Саня, поддерживая меня рукой за спину.
— Да нет, просто… Лимонов не хочется.
Глава 8
Мы проторчали на чердаке так долго, что опоздали на последний автобус перед перерывом. Ждать пять часов не хотелось, денег особенно не было, а потому оставался один вариант — залезть зайцем в электричку и доехать до Октябристской.
«Солнцевская.»
Я c трудом перекинул ногу через забор и дал руку Саше. Как-то тяжело стало даже ходить, не то, что прыгать как мальчишки из рекламы жвачки.
— Совсем ты хилый стал, еле ноги таскаешь, — усмехнулся мой товарищ, напрягая руку, помогая мне спуститься. Он был чуть выше меня и подобные манипуляции в принципе давались ему легче.
Вдруг я замер, упершись взглядом куда-то за санино плечо. По тропинке между деревьями шла колонна печально склонивших головы детей, на вид чуть младше нас. Даже дети здесь были какие-то… Не такие.
Саня отвлекся, тоже обернувшись, и отпустил руку. Я, как и следовало ожидать, шлепнулся в кучу прошлогодних листьев.
Шедший первым мальчик, самый старший, торжественно нес перед собой на вытянутой руке лопату. За ним — дети помладше, кто-то с пустыми руками, кто-то с пожелтевшими газетами. Завершал процессию тощий как скелет бледный мальчишка, державший на руках большого плюшевого крокодила. Сзади, держась за верёвку, привязанную к лапе плюшевого зверя, шла маленькая девочка в грязном рваном платье.
— Ты тоже видишь? — шепнул мне Саня, когда я поднялся на ноги. Я кивнул, ухватившись за его плечо. Странно. Очень странно.
Неизвестно каким чудом, я вовремя посмотрел на станцию. В нашу сторону шёл милиционер.
Без слов я потянул Саню за руку в сторону колонны детей: нужно было смешаться с толпой. Ходили слухи, что «своих» здесь никогда не трогали, как завелось ещё со времен мафии.
Мы заняли место за последними ребятами и тоже склонили головы. Я никогда не был на похоронах, но мог сказать, что это шествие напоминало как раз похороненную процессию. Но только кого хоронили? Крокодила?
Нас заметили, но ничего не сказали. Где-то среди тишины послышались шаркающие шаги, явно не принадлежащие человеку.
Минут десять мы шли по редкой лесопосадке вдоль железной дороги. Саня постоянно рыскал глазами вокруг себя, пытаясь запомнить обратную дорогу. Нашим проводникам это не нравилось. Их лица ничего не выражали — более того, я их даже не видел — но тихий гнев, казалось, можно было ощутить кожей.
Вдруг я заметил на затылке у маленькой девочки, идущей передо мной, шов. Вернее, даже не шов, а рану, закрепленную железными скобами. Девочка, будто почувствовав моё удивление и тревогу, отвела грязную черную косу за плечо. «Беба» — было написано у неё на спине грязью, кровью и, кажется, какой-то травой. Сделалось непомерно страшно. Я хотел спросить у Саши, куда мы идём, но стиснул зубы, не давая себе заговорить: он все равно не знает. Гнев вокруг кололся.
Когда забор, через который мы перелезали, закончился, дети свернули на пути и вскоре мы оказались в желтом лесу. На небе висели тяжелые белесые тучи, вдали блестели огоньки Солнцевской станции. Как в тот день, когда мы убегали от теней, разве что, на наше счастье, было ещё светло. Правда это, как показывала практика, было вопросом очень быстро текущего времени.