— Всё как обычно, — соврал я. Долго было рассказывать, да и не очень-то и хотелось. Обо всех моих радостях и бедах мог знать только Саня.
— Да не скажи. Врёшь ты всё, маленький. Здесь, — он сделал неопределённый жест рукой и закатил глаза, глядя на небо, — просто так ничего не бывает. Ты там это… Друзей нашёл, как задумывал?
— Не-а.
Выл ветер. За забором шумели дети, во что-то играя. Мимо пробежала бездомная собака. Я шаркал ногой по снегу, и думал о чём-то совсем отвлечённом. Когда там уже весна?
— Знаешь, что я тебе скажу? Таких как ты не очень любят, но, — уже подвыпившего, Макарыча всегда тянуло на философию, — ты на них наплюй и себя не теряй. И не давай разбить себе очки.
— Меня всё устраивает. Не обижают сильно, и хорошо. Очки в целости.
— Так ты ничего не добьёшься. Надо не просто быть, но и доказывать своё существование! — довольный своим умным изречением, местный алкоголик всея города пересел на низенькую скамейку и осушил остаток содержимого банки, — но и не надо увлекаться всяким… Этим… — он снова сделал неопределённый жест рукой, — ну ты понял. А то был у нас в городе случай. Даже два, — Я приготовился слушать и кивнул. Макарыч всегда рассказывал интересные истории, — Знаешь вывеску «Аптека» за Юбилейной? Прямо как выходишь со станции и прямо. Так вот дело в том, что вывеска есть, а аптеки нет и никогда не было. Был «Гастроном». Клуб такой, где дурь толкали, тайный, естественно. Знаешь хоть, что такое дурь? — Я кивнул. Макарыч сделал одобряющее лицо, — И командовала там всем, кажись, Лидка Юдина, дочь нардепа, после того как её из фармацевтов подвинули, — он вдруг замолчал и посмотрел на небо, — не, не Лидка. Ви-о-лет-та! Пошла одно время у знатных мода детей дурацкими именами называть.
— Понимаю. У меня у друга сестра Изольда, — усмехнулся я. Действительно, как только отцу Сани, самому здравомыслящему взрослому, кого я знал, пришло в голову обречь дочь на такие страдания?
— И вот чем-то эта Виолетта так местным бандюгам насолила, что они взяли и вывеску с аптеки, где она работала, на двери подвала присандалили. Так её и повязали легавые, сообразив, в чём дело.
— К чему ты это?
— К чему, к чему… — побурчал Макарыч, сам, похоже, ничего не понимая, — да к тому, что не всё в нашей глухомани так просто и не стоит ссориться с кем попало. Тем паче лезть в грязные дела.
— А второй случай? — спросил я. Первая история не сказать, что произвела на меня сильное впечатление.
— А второй… Работал у нас парень на заводе, Никитка Ксенофонтов. Молоденький совсем, практику проходил от химучилища… А с такими, как знаешь, не цацкаются, вот и отправили его в Песчаный бор.
Я призадумался. О Песчаном боре, военном предприятии где-то в пустынных полях за станцией тридцати семи печатников, много говорили, но по сути никто ничего не знал. Туда ходили только товарные поезда и редкие «Полярные звёзды», которые ехали, как поговаривали, в никуда. Это была ещё одна причина, по которой я так боялся электричек. Железных дорог в принципе.
— А за что его? — осторожно спросил я.
— А ни за что! — Макарыч прихлебнул пива и шлёпнул себя по коленке, — просто. Рук рабочих не хватало, а отказаться он не мог — дома мать больная и брат-школьник. Там хоть платили таким, не то, что на нашем заводе.
— И что с ним там стало?
— Вот хрен его знает, маленький. В том и дело, что его больше не видел никто. Говорят — расстреляли. А говорят, он какую-то разработку там выкрал и сбежал в поля… А там его или расстреляли, или посадили, или он где-то прячется… Пропал, короче. С концами.
Сделалось как-то не по себе. Я всегда боялся историй о том, как без вести пропадали люди. Вот так раз — и всё! — и нет тебя больше. И сам ты не знаешь, где ты.
— Ну, я пожалуй пойду, — произнёс я, нервно переминаясь с ноги на ногу.
— Чего это так рано? Напугал я тебя что ли?
— Нет! — я вскинул брови и выпрямился, — чего там бояться? — храбрился я, — я ни в химучилище не учусь, ни веществами не балуюсь.
— Это дело правильное. Нечего всякую гадость в рот тянуть без надобности. Да и с надобностью тоже не следует, по-хорошему. Что Бог дал… — одобрительно кивнул Макарыч, — и ты молодец, что после этого класса не уходишь. А я в свое время ушёл и… Ну, сам видишь, что.
— Ладно. Давай, — я пожал своему товарищу руку и поспешил домой. Нужно было про многое подумать.
Уютные пятиэтажки сменяли друг друга, во дворах играли дети, куда-то шли на промысел ребята постарше, с кем-то гуляли родители, и мне как-то странно тоскливо становилось. Жизнь шла. Но без меня.
Глава 2
Завтра должен был быть последний звонок. И радостно, и страшно. Весь класс ушёл репетировать сценку, а мы с Томой отправились гулять.