Когда хлопнула купейная дверь, я разрыдался в голос. Просто от всего: от страха, от боли, от непонимания. Мы были буквально между жизнью и смертью, причём не только тогда, когда я смотрел в колодец, когда мы лизали жаб и гоняли на мотоцикле, а всегда, каждую минуту своей жизни. Страшно. Не страшно даже — липко-тревожно.
— Ну ты чего, заяц? — на моё плечо легла дрожащая рука. Я слушал Саню и рыдал ещё больше. Похожее чувство я замечал в себе, когда бабушка мне пела колыбельные, а я начинал плакать: слишком было трогательно, слишком неестественно беззлобно и правильно. Я не заслужил, чтобы ко мне были так добры.
Знакомая боль где-то за грудиной не была приятной ни разу. Как только мы вылезли из-под сиденья и проморгались, я понял, что эти каникулы были единственным временем в моей жизни, когда я не чувствовал надобности за чем-то гнаться, куда-то бежать, что-то искать — я просто мирно существовал и радовался простым вещам, как растение или какая-нибудь собачка. Наверное, ради такого счастья можно было съесть хоть всю землю в нашем городе.
С минуту посидев, утирая слёзы, я понял, в чём дело. Вещи с Гранитной. Её пыль, этот подгнивший прогорклый запах, навевали совершенно невероятно чувство. Что-то похожее было со мной, когда мы ехали на поезде под землёй с призрачным попутчиком. Мне нужно было основательно понюхать свой свитер. А лучше — срезать свои волосы и съесть — я не мыл голову дня три и на ней точно должно много чего остаться! Но как? Сане сказать — стыдно, объяснять, если даже и делать при нём — долго.
Когда мы остановились и машинист объявил Край, я пулей выскочил в проход.
— Ты куда? — за мной тут же метнулся рыжий.
— Мне выйти надо!
— Куда?! — Саня хотел воскликнуть «опять?!», вспоминая, чем закончились наши походы на чердак в одной из столичных высоток, но снова тактично промолчал.
— Надо! Очень надо! — кричал я, — жди меня тут!..
Саня ждал. Саня ждал, а сидел на кривом бетоне, уткнувшись лицом в грязную шерсть свитера. Было уже намного лучше.
— Август!.. — я не слышал, мерно покачиваясь и ощущая, как телом завладевает неестественное тепло Гранитной.
— Август!!! — я оторвался от своего увлекательного занятия. Такого отчаянного и громкого крика этот мир не слышал.
Я обернулся. От платформы отходил поезд.
— Саня!..
***
Я не знал, что делать. Меня трясло от страха, становилось хуже с каждой минутой, как солнце садилось за горизонт. Остаться одному, на пустой безлюдной станции, где неизвестно, какая водится нечисть! Боясь случайно взглянуть в лужу, я просто смотрел на другу сторону платформы, как часовой. Почти спал.
Не помню, в каком бреду, я сел на походящую мимо электричку.
«Сланец.»
Я вертелся, как на иголках, шастая по вагону туда-сюда. Сейчас всё будет хорошо. Сейчас я догоню Саню и мы встретимся на платформе.
«Ручьи.»
«Агафьево.»
Было очень холодно. То ли в электричке зачем-то включили вентиляцию, то ли действительно холодало. В какой-то момент мне вообще показалось, что пошёл снег.
«Недострой.»
За окном всё размазывалось, превращаясь из различимого поля в один какой-то непонятный сероватый оттенок. А небо горело. И снова переставало двигаться.
«Валентинов.»
Что-то решительно шло не так. Прошёл уже час, а заветную станцию всё никак не объявляли.
«Полярная.»
— Скажите, как до Лопухов доехать? — прошептал я, подсаживаясь к какой-то полуспящей бабушке.
— Ась? — старушка повертела головой, будто бы не сразу меня увидела.
— Как доехать до станции «Лопухи»? — я допускал тот вариант, что какие-то Лопухи мне вовсе причудились
— Поздно ты чухнулся, милок, — бабушка сочувственно заулыбалась, — ты не в ту сторону едешь. Сейчас прибудем в депо, купишь билет и поедешь, — она качнулась и махнула рукой куда-то в сторону окна, — Главное не боись.