Снова впав в какую-то странную прострацию, я сел на покосившуюся лавочку и принялся ждать, сам не понимая, чего жду. Небо было всё такое же мёртвое, улицы — такие же безлюдные. Однако уже спустя час мимо меня прошли двое. Подозрительно знакомые двое.
Я вдруг часто заморгал, пытаясь прогнать иллюзию. Сколько не моргал — не исчезало. Меня будто ударили под дых: я видел перед собой Саню, счастливого улыбающегося Саню, идущего под руку с Варей. Я должен был радоваться, что он жив и в порядке, что я нашёл его, но…
— Саня! — сдавленно выдохнул я, вскочив с места, но тут же замолчал. Они прошли мимо меня. Варя — не узнала, Саня — бросил испуганный взгляд и тут же отвернулся.
Я просто стоял посреди улицы, смотрел им вслед и хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу. К такому я готов не был.
Пошатываясь, я всё-таки вернулся к лавочке, взял чемоданы и пошёл куда-то прочь. Первые пару метров — держался, заперев слёзы и бессильный крик где-то в горле, но постепенно душивший меня ступор отступал. Я ускорил шаг, а когда кривая каменистая дорожка сменилась сухим полем — сорвался на безумный бег. Меня будто бы откинуло на десяток лет назад, будто бы я снова стал тем запуганным неловким ребёнком, у которого целый мир сжался до родного двора, гулких рельсов, таких одинаковых и символичных, и одного-единственного человека. Так сильно быть привязанным было унизительно, глупо, бесцельно, но я был.
В какой-то момент я наконец остановился, понимая, что стою посреди поля без малейшего понятия, где я, но уже спустя минуту узнал водонапорную башню неподалёку. То, что нужно.
Я хорошо умел искать места для пряток. Во-первых — был худой и невысокий, и, следственно, много куда помещался, во-вторых — только этим я и занимался в отсутствие Сани. Ещё с детства я испытывал непреодолимую тягу к картонным коробкам: стоило в доме появиться новой технике, как я тут же тащил упаковку от неё в комнату к нам с мамой и прятался. Таня смеялась надо мной, бабушка — мягко выманивала оттуда, приговаривая, что зайчики спят под кустом, а не в норках.
Походив по окрестностям без привычного страха потеряться, я набрёл на крутой высокий обрыв, отделённый от степи реденьким голым леском. Даже не леском — какими-то чёрными палками. И почему я их так раньше боялся? Сейчас в них, как и на самом деле в принципе, не было даже тревоги. Или я, совсем как они, безвозвратно опустел, продолжая при этом существовать и занимать место в мире.
Я снял рубашку и, постелив на пыльную землю, сел на край, свесив ноги в пустоту. Глаза закрывались сами собой, и я, кажется, даже задремал. Воздух здесь был отравленный, но такой странно-приятный.
Удивительно как, я не заметил подошедшего ко мне человека. Он сидел рядом битые полчаса, я чувствовал это, но пытался игнорировать, не желая просыпаться. Но наконец раздался нехарактерный для степи звук гитары.
— «Возвращайся ко мне крышами,
Тротуарами, взглядами
Проводами провисшими
И столбами распятыми… — у меня по спине пробежали мурашки. Я мог узнать этот голос и манеру перебирать струны из тысячи. Всё тело свело в страхе, а к глазам подступили неожиданные слёзы, —
— …Одиночеством берега
На экране той осени,
Красно-жёлтой истерикой
И улыбками просеки…»
Саня. Я думал, что кинусь ему на шею, мигом простив все обиды, но только машинально вскочил на ноги, схватил рубашку и отошел на шаг назад. Думал, что буду рыдать и просить остаться со мной навсегда, клясться в верности всем, чем угодно, и обещать пожертвовать собственным благополучием. Или как это в кино делали друзья после долгой разлуки?..
— Почему ты не позвонил? Не оставил даже записки, где ты! — сходу ощерился я, злобно и обиженно глядя на Саню, боясь даже приблизиться, чтобы рассмотреть. Тот только покачал головой и отложил гитару.
— Не мог, брат. Такие обстоятельства были.
— Какие же должны быть обстоятельства, чтобы ни слова… Ни слова не сказать лучшему другу! — мне вдруг стало стыдно. Я считал Саню лучшим другом — без сомнения. А он меня? Это было что-то само собой разумеющееся, а потому мы об этом никогда не говорили, но, кажется, зря. Это было так же нелепо, как встречаться с Алевтиной, пока она вообще была не в курсе, что я существую.
Саня только фальшиво-виновато развёл руками. Так больно было от этой придурковатой бледной улыбки, от этих пустых глаз, раньше бывших благородно-спокойными, от седины в рыжих волосах. Это неправильно… Неправильно! Я не знал, кого винить, куда деть глаза и какой звук издать безвольно открытым ртом.