— А за друга своего не бойся — Варя о нём хорошо заботится.
— «Заботится»… — повторил я, разжёвывая каждый звук.
— Так ты всё знаешь, — Симон почесал скобу на затылке и нахмурился. Его тоже предали вопреки всему — я, может, не обладал таким чутьём на людей, как Саня, но своих, точно зверь, чуял.
— Да уж, довелось увидеть, — честно говоря — я был в чёртовом шоке. Саня, мой лучший друг, мой верный товарищ, с которым мы вместе лазали по заброшенным зданиям, чердакам и подвалам, вчерашний мальчишка, уже сам воспитывал ребёнка. Не зря я боялся, что Саня повзрослеет. Мне говорили, что я просто глупый ребёнок с максимализмом, а теперь? Теперь, когда все мои неутешительные прогнозы сбылись, кто был глупым ребёнком?
— В жизни каждого случается рывок, после которого жизнь в корне меняется. Причём, что удивительно, его редко кто замечает.
— Но почему он забыл меня? — пробормотал я, будто сам с собой.
— На самом деле, не сложно догадаться, обладая памятью, — Симон хитро улыбнулся, будто что-то знал. И даже не простое «что-то» — он, кажется, видел меня насквозь.
— Почему это случилось? Я не понимаю… — продолжал ныть я, уже не беспокоясь о возможном клейме плаксы и слабака.
— А чего тут гадать? — безлико усмехнулся Симон, — тебя нет. Ты умер, — я тревожно уставился на знахаря. Тот неопределённо кивнул головой в сторону домов, — Тебя убили, пятнадцатый.
***
— Ну, бывай, Сентябрь, — вздохнула Варя, повязывая мне на лямку рюкзака какой-то дурацкий цветастый платок. Я бы разделил её страсть к разглядыванию узоров, но сейчас мог только стоять и пялиться через её плечо на Саню, возящегося с ребёнком, — доброй дороги. Тебе жутко повезло, что поезд раньше времени отъезжает, — она вдруг виновато улыбнулась и обернулась, — Санько, проводишь?
— А? — Саша удивлённо посмотрел сначала на свою жену, затем на меня, — проводить? — я с нетерпением ждал момента, когда мы останемся наедине и сможем по-человечески поговорить, но… — извини, не могу. Я обещал Августу с ним поиграть, а то знаешь, работа, некогда, надо тетрадки проверять…
Саня украл у меня не только душу, но ещё и имя. Саня украл у меня всю мою юность. Всего меня.
— Я уезжаю, — с кривой страшной улыбкой выдавил из себя я, — насовсем. Не вернусь больше.
Саня не реагировал. Я мечтал побыстрее убраться отсюда — слишком невыносимо было осознавать, что меня променяли на детский каприз. Всё-таки я прав был — Саня и правда был похож на моего отца. Поступками уж точно.
— Ну ладно. Иди осторожно, если что — заходи.
Я не помнил, как разворачивался, ступая по остатками своей разбитой души. Не помнил, как семенил до станции, горько плача и постоянно озираясь, боясь потеряться и остаться здесь ещё хоть на лишнюю минуту. Я в жизни столько не плакал.
Оставались какие-то десятки метров до станции. Самым тяжелым испытанием сейчас было не сорваться. Не обернуться, не побежать, заливаясь бессильным воем с криками «Саня, прости меня!!!». Виновато было не выдуманное помешательство, не дурная экология — нет. Виноват был Саня. Да, я сердился на него, мне было больно и обидно, но это уже была не та затравленная детская озлобленность, с которой я шёл покупать себе предсмертный ужин — я понимал, что даже самые дорогие и близкие люди могут предавать и поступать подло.
— Прощай, — прошептал я и расплакался. Хотел уйти с честью, с гордым лицом — не получилось. Я же не Саня, чтобы так уметь.
Я зашёл в вагон, разложил вещи, достал коробку с чайными пакетиками. Совершенно обычный путь домой: фонарщик проверил мой билет, закрылись двери, объявили следующую остановку. Тяжело застучали колёса. Снова — поехали.
Где-то вдалеке сквозь открытое окно слышался знакомый крик, полный дикого страшного отчаяния. А я только глотал слёзы, улыбаясь как дурак и глядя в окно, за которым мелькала такая пустая, такая безликая и потерявшая всякий смысл степь. Этот город был. Была эта страна, этот мир, эта реальность: всё было. Не было больше меня.