Мчался в обратную сторону, пригнувшись к гриве — ожидал сзади стрелу лука или арбалета. Обошлось, успел проскочить поворот в балку, после уже спокойнее направил коня к ближайшему посту стражи. Но когда через минуту оглянулся назад, увидел троих всадников, несшихся вслед за мной. Погоня продолжалась почти до самого поста — я уже терял силы от потери крови, голова шла кругом, но все же удержался в седле. Почти падал, когда подбежавшие ко мне стражники поддержали меня, успел им сказать: — Там, за поворотом в балку, напали на обоз, — и ушел в небытие, серая мгла поглотила мое сознание.
Я выжил, хотя мог дважды умереть — так мне сказал лекарь лазарета в Аргуни, куда меня привезли стражники. Сначала от потери крови — едва дышал, а сердце билось чуть-чуть, когда лекарь принял меня в лазарете, после две недели лежал в беспамятстве в горячечном бреду. Но то ли крепкий организм справился сам, то ли судьба посчитала, что мой час еще не настал — на третьей неделе сознание вернулось ко мне. Странно, но, в отличие от первого ранения, почти сразу вспомнил все произошедшее со мной до последней минуты, пока не лишился чувств. Да и не было той нестерпимой боли, сейчас она беспокоила вполне терпимо, без острых приступов. Только бесконечная слабость не позволяла хоть как-то двигаться, не мог даже пошевелить пальцем.
В первые дни после того, как пришел в себя, почти все время спал. Просыпался, когда меня будили, чтобы покормить, а потом снова отключался. К концу недели силы понемногу вернулись ко мне, сначала садился на нары, после встал на ноги, сделал первые шаги. Выздоровление шло быстро, еще через неделю рана на плече затянулась полностью, да и чувствовал себя сносно. Стены лазарета, сама атмосфера страданий лежащих в нем раненных давили на меня, хотелось скорее выйти на волю. Как только лекарь посчитал, что угрозы здоровью нет, немедленно выписался из лазарета и поселился в снятой на время комнате у солдатской вдовы. Она убиралась за раненными, мыла полы, зарабатывая на кусок хлеба себе и малым детям.
Когда же я спросил у Наиры, так звали санитарку, кто может пустить меня на постой — в постоялый двор с его суетой мне не хотелось, предложила поселиться у нее. Эта еще молодая женщина, ей не исполнилось и тридцати, вызвала у меня сочувствие. Тихая, добрая, очень старательная, ей досталось невзгод сполна. Двое ее старших детей умерли от болезней. Из оставшихся в живых двоих малышей младшая дочка страдала тяжелым недугом. Она не ходила — ее ноги еще в младенчестве отказали, могла только ползать. Лекари и знахари лечили девочку, но помочь так и не смогли, лишь вытянули из бедной матери последние сбережения.
Пособия за погибшего мужа на пропитание и лечение детей не хватало, Наира бралась за любую работу. Кроме лазарета убиралась еще в домах богатых горожанок, стирала белье и одежду. Жила она на окраине города в доме мужа — он за время службы успел накопить достаточную сумму и выкупить скромный домик с двумя жилыми комнатами и крохотным двором. Одну из комнат — небольшую, но довольно светлую и уютную, предложила мне, я согласился и отдал оплату за месяц вперед. Дал еще денег на продукты себе и ее семье — будем есть вместе, так что делить не стоит. Она приняла молча, только на изможденном от тяжелого труда лице промелькнула тень благодарности.
Увидел детей Наиры — старшему около семи лет, дочери пять. Худенькие, казалось, душа едва держалась в их теле. Сидели в своей комнате тихо, как мыши. Когда я с хозяйкой дома вошел к ним, уставились на меня круглыми глазенками. Несмелая улыбка появилась на лице старшего, младшая же, наоборот, смотрела как-то напугано — наверное, лекари измучили ее не совсем приятными процедурами. Угостил детей сладостями — леденцами и финиками, взял их по пути. Мальчик подошел ко мне несмело, принял из моих рук пакет, тут же попробовал леденец, а потом отошел к сестренке, дал ей тоже, так вдвоем и сидели в углу, лакомясь сладким.
Немногим позже они привыкли ко мне. Я после прогулок на улице приносил им игрушки, угощал фруктами, пирожными и замечал, с какой жадностью они смотрели на все это богатство, прежде чем взять в руки. Похоже, что прежде им не доводилось не то что есть эти лакомства, а даже видеть их, а игрушки у них только те, что мать сама сшила им из тряпок. Поневоле жалость к ним брала меня за сердце, больше времени возился с ними, играл в придуманные самим игры. Их смех тешил мою душу, обнимал и прижимал к своей груди маленькие тельца, а они ластились ко мне. Наира же смотрела на нас, грусть и радость за детей видел в ее глазах.
Однажды ночью сквозь сон почувствовал прикосновение чьего-то тела, спросонок протянул руку и прикоснулся к мягкой женской груди. Показалось, что рядом Иветта, стал ласкать ее, когда же понял, что это другая женщина — остановиться уже не было сил, вожделение захватило меня. Все сильнее мял податливое тело, а потом с наслаждением вошел во влажное лоно. Я брал Наиру — узнал ее даже почти в полной темноте, раз за разом, она же только приглушенно стонала и послушно подставляла свое тело под удары моего органа, сама прижимала к себе. Уже стало рассветать, когда унялась моя страсть, в блаженстве откинулся в постели. Такой жадности к плотскому наслаждению я не испытывал даже с горячей Иветтой — наверное, выжившее тело жаждало больше услады, торопилось выпить все, что могло.