Ж. Вилль предложил считать игру «φersu» эпизодом «uenatio» (то есть охоты), когда охота имитировалась для наказания приговоренных к смерти, которых бросали на растерзание зверям. Эта гипотеза не увязывается с тем, что такие сцены были изображены на стенах гробниц, что возвращает нас к ритуальным жертвам, связанным с похоронами. А. Хус, вероятно, прав, когда говорит о том, что в эпоху строительства вышеупомянутых гробниц человека не убивали по-настоящему, а смертельный бой лишь имитировался. Конечно, это не говорит о том, что «актер», боровшийся с собакой, не рисковал своей жизнью, но при этом надо понимать, что насилие совсем по-разному трактовалось в древнем обществе и трактуется в наше время, и цена человеческой жизни в разные времена всегда была различна, а «игрецы» (ludions) были всего лишь рабами.
К тому же не мог ли подобный обряд выражать символику, имеющую отношение к мифологии? Д. Ребюффа отмечает некоторое число элементов, которые не согласовываются со сценой «uenatio», и предпочитает видеть в этом столкновении между человеком и собакой представление мифа о Геракле и Цербере. И тут можно себе представить, что палка — это дубина, которая не является оружием, а служит для идентификации персонажа. В любом случае изображенное действие, каким бы ни было его настоящее значение, выглядит как похоронный ритуал, в котором насилие, такое распространенное в античности, имеет целью придать покойнику силу, необходимую ему в его новой загробной жизни. А пролитая кровь представляет собой суррогат жертвы, олицетворяемой актерами, для которых это всего лишь роль (хотя и с риском для жизни). Но эти комедианты придают совсем иной вид этим играм.
Действительно, Ж. Эргон и Ж.-Р. Жанно хорошо показали пародийность «φersu». Смех приобретает в этих церемониях магический характер, который добавляется к религиозному аспекту. Дионисий Галикарнасский (VII, 72, 10) уже отмечал особенность этих сатиров, одетых в козьи шкуры, танцующих, имитируя атлетов игр 499 года до н. э.: «Они комично имитировали движения других, делая из этого смешное представление». Итак, все изображения «φersu» не ограничиваются жестокой игрой невидящего человека и собаки. Ж.-Р. Жанно сравнивает это даже с парой боксеров, имитирующих бой. Таким образом, в жестах Ферсу следует видеть шутовскую пародию на игры, осуществляемую актерами в масках, способными также «играть» насилие, придавая играм магическо-религиозный характер. Конечно, эта интерпретация предполагает, что человек, укушенный собакой и практически беззащитный из-за куска ткани или кожи, наброшенного ему на голову, был одним из таких актеров. Но тогда можно говорить об «игре ферсу», в театральном смысле этого слова.
Нет ничего удивительного в том, что этруски в лесах Тосканы, богатых дичью и рыбой, отводили важное место охоте и рыбной ловле. Многочисленные авторы свидетельствуют об этом (среди них Варрон, Плиний Старший, Плиний Младший, Страбон и др.). Даже в ряде гробниц, особенно V и IV вв. до н. э., можно увидеть подобные сцены, и наиболее знаменитой из них является гробница Охоты и рыбной ловли.
В росписях этой гробницы представлены рыбаки в лодках, охотники, стреляющие из рогаток в птиц. Художник показал скалы и море, выпрыгивающих из воды дельфинов, летающих птиц, охотников, рыбаков забрасывающих сети. Примечательно, что у этрусских мастеров было больше, чем у греческих живописцев, стремления к конкретности; поверхность моря отмечена волнистой линией, над которой показан высоко подпрыгивающий дельфин, изображены редкие кусты на скалистом берегу и другие детали. Здесь человек является хищником, он врывается в природу, испытывая при этом беззаботность и чувство свободы. Здесь находится место и суевериям: отметим защитный глаз, украшающий переднюю часть лодки и охраняющий от злой судьбы. Не будем забывать, что этруски в большинстве своем были моряками. Они ловили в море тунца, за передвижениями которого следили с высоких мысов, а их порты (особенно Пирги) принимали самых известных рыбных промысловиков. Кроме того, они осваивали пространства пресной воды, вроде больших озер Больсена, Браччиано и Вико.
Охота чаще, чем рыбная ловля, изображалась на фресках этрусских гробниц. В частности, она показана на гробнице Охоты на оленя, на гробнице Охотника или Черной самки кабана. На них мы можем увидеть охотников, вооруженных копьями, рогатинами или сетями, которые преследуют кабана, оленя, зайца или пытаются поймать птиц. Охота на кабана вообще была любимым занятием этрусков. Трудно сказать, что именно кабан символизировал для них. Часто он находится в центре сцены, и часто на него нападают не мужчины, а крылатые юноши, духи. Возможно, это символизировало то, что кабан — хозяин леса, но ему суждено умереть.