Это была дорога в древнейший Рим, Рим с пещерами, в которых жили нимфы, по которому бродила волчица римских легенд. Но мутные воды Тибра еще не выбросили корзинки с плачущими близнецами. Пастух Фаустул, напоминавший телосложением Геракла и с такой же, как у греческого героя, палицей в руках, пас стадо овец там, где столетия спустя кипели страсти, где народные трибуны, окруженные людьми в потрепанных тогах, произносили свои зажигательные речи: «Даже дикие звери имеют в Италии свои норы и логовища, а люди, сражающиеся и умирающие за Италию, не имеют ни клочка собственной земли».
— Синьор профессор! — послышался голос.
Человек оглянулся. Перед ним было двое. Джакомо Бони, руководитель раскопок, и незнакомец лет пятидесяти, изящно, но скромно одетый.
— Я только что о вас говорил моему другу Анатолю, — сказал Бони. — А теперь я хочу вас познакомить: профессор Базилио Модестов, Анатоль Франс.
— Очень рад! — сказал Модестов, крепко пожимая протянутую руку. — Конечно, читал вашу «Таи´с». Великолепная книга!
— Не примите это за комплимент, — отвечал писатель, — но то же самое я должен сказать о вашем труде. Вы ведь создали в науке новое направление. Жаль, что я не знаю русского и не смог познакомиться с вашей работой в оригинале.
— Проблема перевода для наших работ не столь уж сложна. К тому же мне повезло. Мой французский друг Соломон Рейнах позаботился обо всем.
— Ваша книга этого заслуживает. Я не помню, чтобы какой-нибудь научный труд по истории Италии доставлял мне такое наслаждение.
— Вы преувеличиваете мои заслуги, — сказал Модестов. — Это первый опыт. Всем я обязан итальянским коллегам. Трудно даже перечислить знаки их любезности, облегчавшие занятия в новой для меня области.
— Вы скромны, профессор! — заметил Анатоль Франс. — Насколько мне известно, в итальянской науке нет книги, подобной вашей. Нет ее и во французской.
— В Риме трудно не стать поклонником археологии, — сказал Модестов. — С тех пор, как я здесь поселился, археология шагнула так далеко! А ведь начала она с немногого…
— Я слышал об обстоятельствах, которые помогли вам стать археологом, — вставил француз.
— Обстоятельства… — повторил Модестов. — Именно благодаря им я прожил здесь самые счастливые минуты своей жизни. Рим я полюбил еще с первой встречи, еще юношей. Но одно дело быть гостем, а другое — жить изо дня в день, постепенно проникаясь всем этим странным и неповторимым, что мы называем духом прошлого.
— Да! — подтвердил Бони. — Господин профессор наш самый частый посетитель. Мне кажется, мимо его внимания не прошло ни одно серьезное открытие. А ведь еще многие ученые относятся к нашему делу с пренебрежением. Я слышал, как один немец говорил своему спутнику: «Что они носятся с этими черепками и развалинами! Одна строка Цицерона стоит всех их открытий за сто лет!»
— Старая погудка! — сказал Модестов. — Помните, как пренебрежительно отзывается об археологии Моммзен. А ведь в то время, когда писалась «История Рима», уже были сделаны крупные открытия. Археология ведь это все-таки материя, хотя и мертвая, а они, эти профессора, признают только вершины духа. Как будто дух может отделиться от материи и витать где-нибудь в заоблачных сферах!
— Великолепно! — воскликнул Анатоль Франс. — Ваша критика Гегеля и гегельянства просто неотразима, так же как и ваши доводы в пользу археологии. Мне запомнились слова из предисловия вашей книги: «Историю Рима надо начинать с первых следов появления человека, чтобы войти в город Ромула не с пустыми руками». В этой связи у меня вопрос. Вы продолжаете свои археологические прогулки по Риму?
— В исторических исследованиях, — отвечал Модестов, — поспешность неуместна. Скорее желательно промедление. Материал, над которым я тружусь, заготовляется и изучается мною изо дня в день годами. Ежедневно то в одном, то в другом месте открываются новые данные, дающие подчас исследованию непредвиденный ход.
— И все же, — настаивал Франс, — вы сторонник Геродота или Дионисия?
— Малоазийское происхождение этрусков очевидно, — сказал Модестов. — Мне кажется, что этрусский вопрос, по крайней мере в главном, можно считать уже решенным. Конечно, язык этрусков еще тайна за семью печатями, но истоки его бесспорно на Востоке… Однако, господа, я вынужден вас покинуть. Время уже позднее. И до дому мне далеко. Будьте здоровы, господа!
— Удивительный человек! — воскликнул Анатоль Франс, когда они остались одни. — Если Россия рождает такие умы, ее ждет великое будущее.
Модестов шел под разрушенной аркой Септимия Севера к трем колоннам храма Диоскуров, купающих в небесной лазури свои сверкающие волюты. Может быть, в этих развалинах он отыскивал остатки этрусского Рима или вспоминал свою юность и университетские годы, горящие глаза и одухотворенные лица студентов в Одессе и Казани, Киеве и Санкт-Петербурге и холодную, надменную улыбку обер-прокурора синода, когда он выводил: «Уволить!» Что, собственно говоря, он сделал такого, что обрушило на него гнев всех этих чиновников?