Мне раньше приходилось слышать, что музы посещают поэтов даже во сне. Они вкладывают в их уста напевы и слова песен, которые потом восхищают смертных. Я не поэт. Но не иначе, как муза спустилась с Геликона и, наклонившись над моим ложем, шепнула мне пару слов. Я вскочил, разбудив Корака. Музы уже не было. Но я запомнил ее совет. Я должен изобразить на вазе морской бой, в котором победили тиррены, показать то, что пережил и видел своими глазами.
Только рассвело, я принялся за работу. В моей памяти вставала вся картина боя, но я понимал, что на на вазе достаточно изобразить лишь два корабля. Не обязательно давать все детали. Пусть будут кормовое весло и весло на борту с лицами гребцов. Три воина на палубе. Больше не надо. Но должны быть видны высокие шлемы и круглые щиты с тем рисунком, который принят у эллинов. И тирренский корабль, одномачтовый. И ростр. Тот, что вонзился в борт «Ласточки» и пустил ее ко дну. На палубе три тиррена. Шлемы с высоким гребнем, круглые щиты с изображением головы быка. Я видел такие щиты. Тиррены почитают быка как бога.
А что нарисовать на противоположной стороне вазы? Толпу, ожидающую победителей? С какой яростью встретили нас тиррены! Ведь мы, эллины, омочили весла в море, которое они считают своим. На скалистом Кирне мы основали колонию. Мы торгуем с кельтами и иберами. Чтобы уничтожить нас, тиррены даже заключили союз со своими соперниками — карфагенянами. Но как изобразить ярость толпы? В повороте тел, в выражении лиц.
В тот день, когда ваза моя была готова, я заметил, что на дворе царит необычное оживление. Рабы и рабыни сновали в разных направлениях, кто с тушей на плечах, кто с кулем.
— Сегодня праздник? — спросил я у моего сожителя.
— Да, — протянул насмешливо Корак. — Праздник. Приезжает Цеци´на.
— Кто она?
— Не она, а он. Муж Рамты.
— У Рамты есть муж!.. — воскликнул я.
— Хорошо бы его не было, — вздохнул Корак. — Один господин лучше двух. К счастью, Цецина в доме редкий гость.
Наш разговор был прерван появлением флейтиста. Теперь я знал, что он просто флейтист и любимец госпожи, а не управляющий.
— Госпожа приказала принести вазу, — сказал флейтист. — Приходите к обеду.
Корак ликовал. А я не знал, радоваться мне или нет. Встреча с Рамтой меня пугала. Конечно, каждый мастер знает цену своему детищу. Лучшей вазы, чем эта, не выходило из моих рук. Но понравится ли она Рамте? К тому же женщины капризны. Их суждения случайны и непостоянны. Косо посмотрел муж, дурная погода, а во всем виноват раб.
— Не бойся! — успокаивал меня Корак. — Госпожа справедлива. Она оценит твой труд.
Солнце начало уже садиться, и нам было пора идти. Тиррены, как я узнал, обедают в поздний час, и пиршества у них затягиваются до зари. Зал, куда мы вошли, был так велик, что мог служить для обеда всему городскому совету, а не отдельной семье. Гости, мужчины и женщины, сидели на скамьях у стены; ложа, окружавшие богато накрытый стол, были пусты.
У меня отлегло от сердца. Пока нет Рамты, я могу присмотреться ко всему окружающему, чтобы знать, как себя вести. Прежде всего я обратил взор свой на стены, покрытые от пола до потолка богатой росписью. Тут были и грифоны, и крылатые девы. Это меня обрадовало. «Рамта присмотрелась к ним, — подумал я. — Хорошо, что я не изобразил их на кратере». На столе не было глиняной посуды, но зато стояли большие серебряные блюда и вазы. Каждое из этих блюд у нас в Элладе стоило целого состояния. Его можно было бы обменять на десяток рабов или приличный участок земли. Меня поразило и другое: посуда была разномастной. Казалось, ее одолжили для пира у соседей и поставили на стол. Я поделился своим наблюдением с Кораком.
— Молчи! — шепнул он мне. — Все это добыча Цецины. С разных кораблей.
По залу прошло движение. Гости вскочили со скамьи и бросились к двери. Упав на колени, они обратили взоры на вошедших. И тут только я понял, что это не гости, а такие же рабы, как Корак. Меня обмануло богатство их одежды. Но более всего я был удивлен другим. Я не мог отвести взгляда от бородача, державшего под руку женщину лет тридцати. Да это же кормчий тирренского корабля, пустившего ко дну нашу «Ласточку»! Видимо, он знал, что´ ожидает пленных, и решил спасти хотя бы одного из них. О нет! Им руководило не человеколюбие. Я был такой же добычей, как эти серебряные вазы. Моих товарищей принесли в жертву кровавым тирренским богам. Богам хватит и сорока девяти пленных.
Рамта обратила свой взор на меня. Она сделала знак, чтобы я приблизился. Но если бы она просто смотрела на меня, я бы все равно подошел. Ее глаза, светившиеся какой-то властной силой, притягивали. Я никогда не верил россказням о колдуньях и волшебницах. Но теперь я знаю, что это сущая правда. И Цирце´я, описанная Гомером, жила в Тиррении. Как я мог об этом забыть! Цирцея превратила спутников Одиссея в свиней. Если бы Рамта захотела сделать меня свиньей, я стал бы на четвереньки и захрюкал. Но Рамта милостива. Корак прав! Она перевела свой взгляд на сосуд, и оцепенение, в которое я был погружен, рассеялось. Что это со мной! Ведь Рамта обычная женщина. Ничем не лучше других! Со всеми женскими слабостями! Может ли она понять, как прекрасна моя роспись? Или ей по душе эти грифоны и крылатые девы?