— Нет у меня брата! Нет!
Прошло еще немало времени. Человек в войлочной шляпе и сером от пыли плаще, отвечая на выкрик Сатерны, сказал грустно:
— Да, у тебя нет брата.
Сатерна понял, что Вулка умер. Другой бы на месте Сатерны заплакал, пожалев хотя бы себя. Трудно жить одному! Но ни одна слезинка не увлажнила глаз Сатерны. Он считал, что слезы не к лицу победителю.
Удивительно! После смерти Вулки интерес к Сатерне еще более возрос. Не было дня, чтобы у его дома не останавливались люди. Часто между ними разгорались споры.
— Похож! — говорили одни. — Удивительно похож!
— Ничего общего! — уверяли другие.
Сатерна думал, что его сравнивают с братом. Поэтому он был на стороне тех, кто отрицал сходство. Надо потерять ум, чтобы ставить на одну доску его, победителя, и заморыша.
Тогда-то и выяснилось, что сравнение производится не между братьями, а между Сатерной и глиняным истуканом, вылепленным Вулкой. Истукан находился в Вейях, и люди съезжались со всех сторон, чтобы на него взглянуть.
Трудно было сильнее задеть Сатерну. «Вулка умер, — думал он, — а его проклятый истукан похищает мою славу! Есть ли на небе справедливость?»
В тот день в портике у храма Уни, где стояла статуя Победителя, не было ни души. Все поклонники таланта Вулки ринулись в Рим. Там освящался Капитолийский храм. На его фронтоне — квадрига. Говорят, мир не видел подобного чуда. Кони совсем живые! Трудно поверить, что они из глины, что это дело человеческих рук.
Сатерна, зайдя в портик, уставился на истукана «Да это моя поза, — думал он. — Мускулы как шары. Но нет, это не я. Запрокинутая голова. Таким был Вулка, когда уходил из дому. Можно подумать, что победитель он, а не я».
И вдруг Сатерна заметил на губах у истукана улыбку. Если бы ему пришлось видеть другие статуи Вулки, это бы его не удивило. Загадочно улыбается и Турмс, покровитель воров и торговцев. Улыбается и Аплу, бог солнца и музыки. Сатерна этого не знал. Ему показалось, что надменная и презрительная улыбка относится к нему. Вулка, этот жалкий заморыш, завидовал его славе.
— Ты еще смеешься! — закричал тупица.
Тяжелый кулак обрушился на голову статуи. Это был удар, достойный былой славы Сатерны. Но глина, затвердевшая в огне, выдержала его. Кровь Сатерны потекла по щекам статуи. Насмешливая улыбка не сходила с ее губ.
Нет лучше милетской шерсти, гладкой и блестящей, словно сотканной из солнечных лучей. Но и на ней бывают изъяны. Зазевалась ткачиха, и нить пошла вкось. Парки, ткущие нити человеческих судеб, могут ошибаться, как простые смертные. В тело женщины они порою вкладывают мужскую душу.
Глядя на Танаквиль, кто бы сказал, что она создана для женской доли? Она скакала на коне, не зная страха и усталости. Не было в Тарквиниях мужчины, который мог бы соревноваться с нею в меткости. В сорока шагах она пронзала стрелой золотое кольцо, подаренное ей отцом к шестнадцатилетию. Отец, конечно, не думал, что его подарок станет мишенью. Он надеялся пробудить в своей единственной дочери свойственную всем женщинам страсть к украшениям. Но Танаквиль предпочитала тугой лук самому дорогому браслету или кольцу.
Все в Тарквиниях успели привыкнуть к странным наклонностям девушки, но она сумела поразить даже тех, кто ее знал.
В лесной чаще, куда и бывалые охотники заходят с опаской, росла высокая сосна. Ее избрала орлица для своего гнезда. С верхушки сосны ей были видны обитатели леса, трепетавшие перед ее острым клювом. Как камень падала орлица на жертву и, пронзая ее когтями, взмывала вверх. Орлица не щадила и ягнят. Она опустошала птичники в окрестных деревнях. Поселянам, называвшим ее царицей лесов, и в голову не приходило поднять на нее руку. Они предпочитали приносить жертву Сельвану, защищавшему стада, и рассказывали об орлице всякие небылицы, чтобы оправдать собственную трусость.
Танаквиль презрительно сжимала тонкие губы, когда ей приходилось слышать о мнимых или действительных подвигах царицы лесов. Кажется, Танаквиль не нравилось, что царицей называли птицу, а не ее. И она осуществила такое, что другой и представить себе не сможет.
Танаквиль вышла из дому ночью, когда лесные звери выходят на добычу. На рассвете она стояла у сосны и, подняв голову, наблюдала за своей соперницей. Тонкий слух Танаквиль уловил клекот и писк. Очевидно, орлица раздирала когтями добычу и кормила птенцов.
Зажав в зубах лезвие ножа, Танаквиль карабкалась вверх. У земли сосна была голой, и девушке приходилось трудно. Но вскоре пошли толстые ветви. Танаквиль поднималась вверх все быстрее и быстрее.