— За кого вы меня принимаете? — спросил он. — Почему женщины приносят ко мне детей? Почему мужчины оберегают меня, словно я слеплен из глины?
— Видишь ли, — замялся Архидам, — это тебе будет трудно понять. Вы ведь не живете во владениях Гефеста. Вы не слышите ударов его медного молота. Вам не приходится дышать дымом и копотью его подземной кузницы. Страх перед его гневом не оставляет нас. Мы связываем гнев или милость Гефеста не только с полетом посвященных ему птиц или блеском молний, но и с появлением чужеземцев. Стоило тебе высадиться на берег, как перестала трястись земля. Мы собрали хороший урожай. Дети наши не болеют, как прежде.
— Ты хочешь сказать, что я принес вам удачу! — воскликнул Марк.
— Да.
— Милые вы мои! — произнес Марк с дрожью в голосе. — Это я обязан вам всем. Вы не только вернули мне свободу. Вы научили меня верить в людей и в самого себя. Когда я возвращусь на родину, я начну жить по-другому, по-новому.
Лицо Архидама омрачилось.
— Ты хочешь нас покинуть! — выдохнул он.
— Я не могу поступить иначе, — отвечал Марк. — И мой народ достоин лучшей доли. Недаром уже пять поколений живут в ожидании чуда. Имя ему — Золотой век. Только как его приблизить?
Марк обернулся. Над Термессой поднималось пламя. Оно напоминало огненный парус, раздуваемый ветром.
— Еще в юности я слышал о ваших островах, — сказал Марк после долгой паузы. — Я смеялся над басней об Эоле, спрятавшем в мешок злые ветры. Но теперь, только теперь, я понял ее смысл. Слепой певец был провидцем. Нельзя давать волю злу. В кожаный мешок его, и подальше от тех, кем движет корысть. Иначе мир обратится вспять, как корабль Одиссея…
Забудет ли когда-нибудь Марк минуту прощания? Гавань, заполненную людьми? Обращенные к нему лица? Лес взметенных рук?
Женщины молили богов, чтобы его дорога была безопасной. «Прощай, Приносящий Счастье!» — кричали мужчины. Архидам, по обычаю островитян, наклонил над бортом корабля амфору с вином. Багровая струя пролилась в волны. Это была жертва морю.
Марк поднялся на покатое возвышение кормы. Вскинув над головой ладонь, он медленно сжал пальцы в кулак. Наверное, он хотел сказать: «Держитесь за свои порядки, друзья! Вот так держитесь!»
Архидам, снова ставший кормчим, взялся за ручку катка, на котором намотан канат. Со скрипом пополз вверх якорь и повис на борту, словно огромная морская звезда. Весла дружно ударили о воду, подняв тучу брызг. Корабль рванулся вперед.
Архидам с помощью матросов установил в гнезде мачту, закрепил ее канатами с двух сторон, раскатал и поднял к рее парус. Он тотчас же надулся ветром.
Марк стоял на корме и увлажненными глазами провожал удаляющийся берег. Сначала стали неразличимы лица, потом фигуры. Дома превратились в едва заметные точки. Только вершина горы с черными клубами дыма была видна долго-долго.
«Удастся ли обитателям этого клочка земли отстоять свои справедливые порядки, — думал Марк, — или мир корысти и насилия зальет их волнами?»
Человек в грубом плаще шел обочиною дороги. Как и все другие дороги, в конце концов она должна привести в Рим. Но Рим открывает свои ворота не каждому путнику. Многие умерли, не увидев Рима.
«Рим! Рим!» — Пу´блий повторял это короткое рокочущее слово каждый раз на новый лад — то с надеждой, то с отчаянием, со злобой, с презрением. Из Рима пришел приказ отнять у Публия его надел. Октавиану надо вознаградить своих воинов. Что они знают о земле, эти римляне? Растирали ли они ее между ладонями? Шли по ней за плугом? Обливали ее потом? Лежали под тенью разбитого молнией дуба? Пасли коз в орешнике? Для них, проводящих дни и ночи в кутежах и попойках, земля не имеет ни цвета, ни запаха. Они не чувствуют ее души! И вот от них, этих римлян, зависит судьба земледельца. Они могут вернуть Публию землю, если захотят. Но как найти путь к их сердцу? Красноречием? Публий не красноречив. Он не сумел окончить школу риторов. Связями? У Публия нет знатных родичей и покровителей. Стихами? Поймут ли римляне бесхитростные сельские напевы?
Публий уже отослал свиток со стихами Меценату. Как он к ним отнесется? Может быть, он примет Публия в белоколонном атрии. Лицо его осветится улыбкой. «Я прочел твои стихи, — скажет Меценат. — Ты — римский Гомер. Нет, не римский, а тирренский. Твоя родина — Мантуя. Моя — Клузий. Мои предки были лукумонами. А твои, я уверен, жрецами. Ты кудесник, мой Публий».
А может быть, Меценат не захочет принять беглеца и изгнанника. Октавиан отнял у Публия землю, а Меценат — друг Октавиана. Предки Октавиана не были тирренами. Да и мало ли в Риме своих поэтов!