[УОТНИ] Могу попробовать выйти на орбиту пешком или сделать из марсохода «бэтмобиль».
[ЛРД] Не смешно.
…, а тем временем настоящая причина моего замешательства, переминаясь с ноги на ногу, рассматривала нашивку на моём скафандре и явно что-то желала сказать. Я попробовал намекнуть ей, что она может поделиться со мной любыми мыслями. Выглядело это так: «Говори. Я вижу, ты хочешь что-то сказать». Может быть, это слишком прямой намёк, но с другими у Евы дело обстояло худо.
Моя обворожительная марсианка покачала головой и, по сложившейся традиции, исчезла. Думаю, по меньшей мере на пару солов.
Похоже, она тоже чувствовала замешательство. А возможно ей показалось нетактичным выказать радость от того, что я вскоре уберусь уже с этой планеты. Да, пора признать, что психология Евы так и осталась океаном тайн, скрытым под титановой оболочкой.
Что ж, пора приниматься за работу.
Чёрт! Ну, когда же она вернётся?
СОЛ 193. ЗАПИСЬ В ЛИЧНОМ НОУТБУКЕ МАРКА УОТНИ
Новость жизнеутверждающая: пешком идти не придётся. Решили всё-таки использовать МВА «Ареса-IV», значительно модернизировав его. В чем состояли инженерные доработки, мне не сообщалось. И это плохой знак. НАСА не любит распространяться о том, что выглядит опасным.
Новость отвратительная: как я уже упоминал, до вожделенного МВА 3200 километров. НАСА приступило к размышлениям, как мне туда добраться. Они пишут об экспериментах, которые ставят целыми группами: ломают модели марсоходов, дабы понять, что делать мне. Мне это не нравится. Одному такими делами заниматься скучно.
Где ты, Ева?
…
СОЛ 194. ЗАПИСЬ В ЛИЧНОМ НОУТБУКЕ МАРКА УОТНИ.
В НАСА всерьёз поинтересовались, не хочу ли я посвятить всё своё свободное (зачёркнуто) время игре в «Drilling Billy».***** Мне предстояло практически полностью уничтожить крышу марсохода №2, переделав его в тележку. Даже в сообщении количество требуемых отверстий выглядело более, чем впечатляющим. Я уже не говорю о том, что, просверлив первое, я почувствовал себя муравьём, сидящим верхом на слоне. Не могу пожаловаться на то, что у меня устали руки. При местной силе притяжения огромный бур казался дрелью из детского набора инструментов, но эта штука постоянно перегревалась и требовала остановок. Капризная вещь.
Ева появлялась лишь дважды, но так и не подходила ко мне. Остановившись в нескольких ярдах, она приседала на корточки и смотрела на меня. Потом разворачивалась и уходила. Жуткий характер.
Как бы там ни было, скучать по Еве стало некогда. НАСА составило для меня очень плотный распорядок дня. И, да, я впервые почувствовал себя практически рок-звездой. Ребята из Управления хотели получать отчёт по каждому моему шагу. И они получали его… с той лишь оговоркой, что кое о ком я по-прежнему предпочитал умалчивать.
…
— Что это?
Вздрогнув, я оглянулся и увидел перед собой шлем Льюис, неожиданно подкравшийся на ногах Евы.
— Привет, Ева. Это бур. А ты забыла поздороваться.
— Бу-у-ур, — протянула Ева, сладко растягивая гласные. — Да, привет. А можно мне попробовать?
— Держи. Справишься?
— Что надо делать?
И я показал линию, обозначенную маркером. Удивительно, но обыкновенные чернила не испарились в марсианской атмосфере.
— Зачем ты это делаешь?
— Чтобы отправиться к МВА, который выведет меня на орбиту.
— М-м-м. Я могла бы помочь.
— Чем?
— Могу поработать буром вместе с тобой.
— Ты сначала попробуй.
…
Стоит ли уточнять, что сверлить Еве понравилось необыкновенно. Гораздо больше, чем обниматься со мной или заниматься каким-нибудь другими, более или менее женскими делами. Конечно, я не позволил ей безраздельно владеть инструментом — таки я мужчина, но разбавить однообразную деятельность созерцанием Евы было приятно. Она восседала на крыше марсохода, как Апачи верхом на своём скоростном мустанге. Ветер запускал свои длинные пальцы в её волосы, лаская. И не хватало только орлиного пера. Нет, если уж честно, мне не хватало совершенно другого, но не будем о грустном.
Я ожидал, что сверление вскоре ей надоест, но что-то от нашего «глупого и агрессивного» вида в Еве всё-таки осталось. С видимым удовольствием она курочила мой марсоход. А после предавалась беседам в модуле.
— Останешься со мной сегодня? — я не мог не воспользоваться случаем.
— Да.
Мы работали до самого заката. Пока лучи заходящего солнца не подкинули мне замечательную идею. В свете уходящего светила силуэт Евы был прекрасен. Она работала без шлема. Поэтому я не мог просить разрешения. И не хотел.
У меня было много камер для наружных съёмок. И я воспользовался одной из них, чтобы сделать несколько снимков, а потом, под покровом ночи, перекачать их в свой ноутбук.
Я понимал, что никогда и никому не смогу показать эти фотографии, но признаться, они были нужны мне самому.
СОЛ 196. ЗАПИСЬ В ЛИЧНОМ НОУТБУКЕ МАРКА УОТНИ
Такой лажи я не допускал со времён запомнившегося 37-го сола. Сейчас глубокий вечер, и Ева давно свернулась калачиком в кровати Йоханссен. Она утешала меня, как могла, когда я рассказал о том, что я оконченный неудачник, что обе мои руки растут из задницы. А ещё они обе левые и растут оттуда не тем концом.
Осознавая, что я сказал «юмор», Ева было рассмеялась, но увидев в моих глазах что-то понятное только ей, осеклась. Но всё равно я получил гораздо больше, чем НАСА, которым пришлось довольствоваться сообщением: «ВСЁ ОК. СЛОМАЛ ПАТФАЙНДЕР» — на морзянке из камней, а именно долгие объятья и тычок каменным локтем, когда прикоснулся к её щеке губами, но, чёрт, я бы предпочел «Патфайндер». Признаюсь в страшном: инструкции инженеров с Земли были достаточно толковыми. Теперь же мне вновь придётся импровизировать самому. Не могу пожаловаться, что доселе выходило плохо, ведь я до сих пор жив, но доходить до всего своими мозгами здорово поднадоело.
Ладно. Вру. Я бы смирился с потерей связи, если бы Ева меня поцеловала.
СОЛ 197. ЗАПИСЬ В ЛИЧНОМ НОУТБУКЕ МАРКА УОТНИ
Проснулся я от привычной боли в спине. А ещё от того, что палец Евы выводил на моей щеке замысловатые узоры.
— Привет, что ты делаешь? — моё лицо растянула такая улыбка, что челюсть едва не треснула.
— Пытаюсь понять, что вы, люди, находите в прикосновениях.
К такому повороту событий я был совершенно не готов, как, впрочем, и к любому на этой планете (оказывается). И снова пришлось импровизировать. С той лишь оговоркой, что на сей раз это стало делом приятным.
— Вообще-то от прикосновений должно быть приятно не тебе. Удовольс… (Ева почему-то не очень любила это слово) приятные ощущения от прикосновений получает тот, кого трогают. Конечно, с той оговоркой, что ему нравится тот, кто его трогает, и как он трогает.
— Тебе приятно? — спросила Ева, практически проткнув мою щёку пальцем. Очевидно, она очень старалась преуспеть в эксперименте. И хотя мотивов я не ведал, но обижать не хотел.
— Это не совсем так делается.
— А как?
— Можно я покажу на тебе?
Ева кивнула, поднялась на ноги и замерла в ожидании. Мне тоже пришлось подняться.
Я не поэт и плохо умею описывать подобные сцены, но в утреннем освещении, тёплом и золотистом, Ева казалась мне украшением с торта, глазурованным карамелью, блестящей на солнце. Она стояла в полосе света, проникающего из окна, и щурилась от солнца… а может, и по другой причине, но я сделал шаг.
Мне очень хотелось зарыться в её волосы лицом, обнять её тысячей рук, чтобы не упустить ни единого участка её кожи, чтобы оценить каждый изгиб, каждую выпуклость её тела. Но я не знал, как воспримет она подобные действия, даже разрешив себя потрогать, поэтому я приблизился ещё на шаг, поймал её лицо в ладони и едва уловимо коснулся губами высокого смуглого лба.
Ева дёрнулась, мелко задрожала, но глаз не разомкнула. Её ресницы трепетали, и руки, реактивно легшие было на мою талию, скользнули к груди.