— Стоп.
Я наконец справилась с зевотой.
— Вы сейчас в больнице? Никуда не уходите. Я буду через полчаса. Там и поговорим! — выпалила я и бросилась одеваться.
Джинсы, блузка с длинным рукавом, скрывающим повязку на руке, рюкзачок, в который к обычному содержимому добавился пистолет из ящика стола.
Те десять минут, на которые я опоздала, ушли у меня на созерцание в зеркале мегеры с опухшим лицом и всклокоченными волосами, а также попытки превратить эту страхолюдину в нормального человека. Увы, безуспешные. Я всегда завидовала людям, которые могут провести всю ночь на ногах, а утром выглядят безупречно.
Через сорок минут я уже торопливо шагала по больничному дворику. Было по-утреннему нежарко. Скамейки пустовали — больные находились на процедурах и осмотрах. Лишь одинокая кошка, как и прошлый раз, лениво пробиралась по траве, следуя одной ей ведомым маршрутом. Я машинально посмотрела на скамейку, где впервые увидела Андрея, но его там, конечно же, не было.
Романа я нашла дальше, почти у самого входа в больничный корпус. Он обнимал за плечи худенькую женщину, горько рыдающую в платок. Узкие плечи, обтянутые серой шалью, судорожно вздрагивали. Из наскоро заколотого пучка волос выбилась седая прядь и теперь падала ей на лицо, но женщина не обращала на нее внимания. Как и на то, что зеленая вязаная кофта совсем не подходит к малиновым кроссовкам.
Роман гладил женщину по спине и шептал на ухо что-то успокаивающее. Если бы я была художником, то запечатлела бы их на холсте: вот они — горе и сочувствие в истинном виде — пиши с натуры, ничего не домысливая. Но я не художник. И не обычный сочувствующий. Я не имею права раскисать. Поэтому я уселась рядом и включилась в работу.
— Как хорошо, что вы пришли! — обрадовался Роман. — Просто я не знаю к кому обратиться. Понимаете…
Он замялся, беспомощно поглядывая на свою соседку.
— Ирина Матвеевна давно подозревала, что в палате лежит не Ничка, и уже однажды пыталась поговорить с врачом, но ей, конечно же, не поверили. Ее тут же накачали каким-то сильным лекарством, после которого она неделю в себя прийти не могла, а потом еще и направили к психиатру. Поэтому она и молчала.
— А тебе тоже кажется, что это не Вероника?
— Я не знаю, — растерялся Роман. — Меня же не пускают в реанимацию. Но Ирина Матвеевна не сумасшедшая. Не верьте, если вам будут говорить, что она от горя сошла с ума.
Женщина, наконец, подняла заплаканное лицо и на нем была написана такая бесконечная скорбь, что все мои душевные царапины и терзания последних дней показались сущей ерундой.
— Вы нам поможете? — спросила она.
— Постараюсь, — честно ответила я. — Но мне нужны факты.
— Так, — заторопился Роман. — Факты. Первое. К Нике никого не пускают, на нее можно смотреть только из-за стекла. Ее лицо все время закрыто бинтами. Это два. Ведь уже больше месяца прошло, неужели раны на лице до сих пор не зажили? В первые дни врачи давали противоречивую информацию о ранениях Вероники, путались, но потом, видимо, договорились. Это три.
— Пока все, что ты мне рассказал, это не факты, а конспирология, — я с сомнением покачала головой.
— А еще Ирина Матвеевна говорит, что эта девушка выше ростом, у нее другая форма рук, пальцы длиннее, ногти более вытянутые, у Нички ногти маленькие и круглые. И вообще она другая…
В этом деле накопилось уже столько странностей, что еще одна меня не удивляла.
— Ну, хорошо, допустим, больница выдает за Веронику какую-то другую больную, но зачем? — спросила я. — Ведь они это делают не просто так, должна же быть какая-то причин. И очень весомая. У тебя есть версия? И где тогда сама Вероника?
— Вы нам не верите, — горько сказал Роман.
— У меня есть фотографии, — вдруг хриплым, надтреснутым от слез голосом проговорила женщина.
Она порылась в сумочке и достала две фотографии, с которых на меня глядела улыбающаяся миниатюрная блондинка с ямочками на щеках. Легкий сарафанчик полностью открывал плечи и руки.
— Видите родинку на левой руке, на предплечье? А вот вторая, побольше, на груди. Я уверена, что у той девушки, которую выдают за Нику, этих родинок нет. Я ничего не могу доказать, но, поверьте, это не Ника! Я и раньше чувствовала, что моей доченьки больше с нами нет. Давно уже нет.
Женщина со всхлипом втянула в себя воздух, вытерла выступившие слезы и, глядя прямо мне в глаза, твердо сказала:
— Я не сумасшедшая.