- И это говорите Вы, военный?
- Именно так. Потому что именно мы видим войну изнутри, потому что политики и священники не видят смерть – они видят только хронику в своих кабинетах. А для того, чтобы она превратилась в телешоу, вообще придумали человеческую боль раскрашивать – так лучше видна кровь. А настоящая кровь липкая и она пахнет крайне неприятно даже когда ее совсем немного.
- Я рад, что мы встретились и теперь многое мне видится по-иному. Только вот могу ли я Вам верить? За последние несколько дней я поверил в том, во что не мог поверить всю свою жизнь.
- Есть способ поверить. – Шрайбер посмотрел на часы. - Сейчас в этот зал войдут двое молодых людей. Один будет средних лет, а другой с виду еще совсем юноша. Они сядут вон за тот столик у окна, где висят два меча с красными кистями, видите? Тот, что помоложе и будет тем, о ком мы с Вами говорили – его зовут Люсьен. Я скоро уйду, а Вы закажите себе чаю с травами – в этом ресторане он особенно хорош. Это Вам не пакетики. И еще возьмите tirggel - медовые печенья, выпеченные в форме фигурок. Хотя до Рождества еще далеко, но здесь их Вам подадут. Порадуйте себя немного – ведь Рождество скоро могут отменить. – Шрайбер усмехнулся. - Это, конечно, не очень удачная шутка. Через минут пятнадцать к Вам подойдет тот, что постарше и предложит Вам пересесть за их столик – сделайте так, словно Вы обрадовались встрече со старым знакомым. Поговорите с Люсьеном, мне кажется, что Вам будет, что у него спросить. – Питер встал. – Да! Вот еще что. – Он достал из внутреннего кармана пиджака старый пожелтевший конверт. – Теперь это Вам. Не потеряйте. Придет время, когда Вам придется его кому-нибудь передать. Ну а мне пора и я действительно был рад с Вами познакомиться.
- Скажите еще вот что, мистер Шрайбер. Вы заранее были уверены, что я соглашусь или это импровизация?
- Был момент, когда я был готов уйти, но мне говорили, что Вы человек чести, а это понятно военным чуть лучше, чем другим. Приятного вечера.
- И это все?
- Мы увидимся завтра и уточним некоторые детали.
- Я надеюсь на Вашу честность, мистер Шрайбер.
- На честность, говорите. – Мужчина усмехнулся. – Странная категория в сегодняшнем мире. Вы верите в честность?
- Как ни странно.
- А в принципы?
- Верю.
- А в Бога?
- Вы задаете странный вопрос.
- Не такой уж он странный, поверьте. Вы искренний, честный и порядочный: как же Вы чуть не отравили юношу, который совершенно ни в чем не виноват, кроме того, что родился не под той звездой, что и Вы? – Шрайбер стоял и, улыбаясь, смотрел на Великого Мастера.
- Но, я думал, что рыцарь…. Ведь это был Ваш человек, в конце концов! Это было простое успокоительное.
- А если нет? Что Вам пришлось бы делать с Вашей порядочностью и верой? До завтра, мистер Тиз. Подумайте над тем, что я сказал.
Гл. 45
Месяц Абиб – кончается август. Жаркое время и смутное время. Закатное солнце, как затухающий огонь печи, в которой готовился хлеб. Но только нет самого прекрасного запаха на свете – запаха хлеба, потому что пахнет кровью. Ее тоже нет, но, кажется в лучах заходящего солнца, что вот-вот реки станут красными и камни оживут, и стон их разнесет ветер по выжженной земле.
Костер разгорался, а вокруг костра сидели восемь человек, молчали и перебирали пальцами четки. Ветер почти утих и треск сучьев в костре напоминал далекие выстрелы где-то там за Храмовой горой. Тут был мир, здесь молились каждый Тому, в кого верил, если вообще верил в то, что происходящее было Его волей. А по-другому и быть не могло, потому что не могли они по собственной воле придти сюда, ибо не хватило бы им силы их веры. Не могли они сами сесть так близко от святого для всех места в день смерти Иосифа – земного отца Иисуса, чтобы просто принять его и поздравить с новой жизнью того, кто сидел пока поодаль и кусал губы в ожидании.
Сколько прошло лет? Две тысячи? Наступил ли тот день, о котором мечтали поколения его семьи? И как может случиться, чтобы эти восемь человек даровали ему то, о чем молчит Он. Совершаешь ли ты ошибку, Иосиф? Если – да, то Бог тебе судья, а если – нет? Кто осудит? Кто судья, если Он молчит. Молчит и видит. Не мешает и слушает, как ветер утихает, как звезды зажигаются, как огонь в печи гаснет, а ночь становится темнее. Как слушал и тогда, когда нареченный сын Его просил Его о пощаде. Молчит. Слушает. Смотрит за драмой, которую сам создал.
Ирония судьбы. Рим, который судил и приговорил Иисуса, сделал христианство своей официальной религией. Мать римского императора Константина Великого через три века после казни приехала в Иерусалим, и на этом месте Константин возвел Церковь Гроба Господня. Для кого? Подумай, Иосиф! Для избранных или для всех? Ты вырос с верой и требуешь сейчас ответа от Того, кому веришь – как это возможно?
Открой книгу или учебник, и ты увидишь, с какой легкостью веру в Бога ассоциируют с графой в паспорте! Если ты грек, русский или киприот – то ты православный, если еврей, то, конечно, иудей. Скандинав ты или англичанин - ты протестант, а испанец или итальянец - ты можешь быть только католиком. Перс или араб не вызывают сомнений – мусульманин. Ярлыки и клише, как ценники в магазине. Но, разве все так просто? Разве название имеет значение? Значит, имеет. Татарский сын приводит русскую жену, протестантка выбирает католика, а еврейка хочет выйти замуж за арабского юношу. И все они говорят о любви. Разве любовь сегодня что-то стоит? Нет, потому что слова твоего президента о мировой угрозе становятся реальностью для твоих родителей в их тихом, купленным в кредит домике на окраине города. А их домик важнее и дороже какой-то там любви. И они уже не думают, какой хороший человек их будущий зять – они думают о том, как будут выкручиваться на вечеринке у соседей перед Пасхой! Как будут говорить, что этот приличный с виду молодой человек, мусульманин, отрицающий и их жизнь и их Бога. Что скажут соседи? Разве может что-нибудь быт важнее их мнения? Их мнение о тебе ведь важнее твоего мнения о себе, не правда ли?
Вот если бы каждый президент каждой страны мог занять это высокий пост при одном условии, которая бы была записана в Конституции: жена не может быть одной с ним веры! Если бы так было, то не было бы опрометчивых слов о чужих Богах. Но, нет, ты бредишь, Иосиф! Так не будет, потому что слова и дела редко похожи друг на друга, как правда и ложь.
Сейчас на горе становится прохладно. И ты смотришь вниз на город, пока еще изнывающий от раскаленных крыш и мостовых и тебе странно. Здесь, именно здесь центр мира – христианство, ислам и иудаизм так тесно переплелись, что если бы забыть эти слова, хотя бы на один день, наступил бы самый добрый день на этой грешной Земле. Но, не дадут, Иосиф, не дадут этого сделать те, кто не пришел сегодня на Храмовую гору. Их лимузины сюда не проедут, а их охрана хочет сытно есть – ей нельзя терять врага, потому что без него кто заплатит за ее услугу? От кого охранять, если люди будут помнить только свои имена, а Золотой Купол Храма скроет от жары головы всех, кто захочет сюда придти, забыв, как зовет Его их сосед? О чем ты сейчас думаешь, Иосиф?
- Я думаю: что если сила веры такова, что все начинается при крещении, когда вся любовь и ненависть передается с чувствами и словами и поселяется с чистых душах младенцев? Что если все дело в крещении? Если крещение младенцев не будет зависеть от веры его родителей и обряд этот будет для всех един, как было тогда? Почему раньше так было и почему теперь стало не так? Какая разница, кто и как крестит своих детей? Я – иудей и у нас так заведено, но ведь христианское крещение имеет свое начало в древних языческих культах, там же, где берет начало и наш обряд. В древних цивилизациях крещение происходило на берегу реки, как у индусов, или путем погружения в воду, как в митраизме, или путем обтирания тела водой, как у греков, или же через прохождение длительных болезненных испытаний, как у зороастрийцев. Даже в древнейших храмах Исиды, знаменитой египетской богини, были сосуды для крещения младенцев. Крещение было и в персидской религии и использовалось в египетских и греческих мистериях. Из них иудеи позднее заимствовали практику крещения прозелитов, и ранние христиане взяли его из обоих источников: и греческого и еврейского. Этот обряд, совершенный над Иисусом Иоанном Крестителем, описан почти во всех Евангелиях. Иоанн сообщает также, что у назаретян был такой же обряд, выполнявшийся в воде и последователи Иоанна называли себя «сабеи», что, означает "крестители". Марк пишет, что Иоанн Креститель крестил евреев в воде и что сам Иисус так был крещен. Для евреев, однако, символом договора с Богом было обрезание, а не крещение. Значит, Иисус был крещен дважды? Или совершил преступление, совершив крещение дважды? Христиане нарушили этот вечный договор иудеев с их Богом, заменив его своим обрядом. Тогда все началось: плоть от плоти. Но ведь неотделимы эти обряды друг от друга! Их смысл в одном – разве имеет значение форма? Ведь мусульман и иудеев роднит один и тот же ритуал, в чем же разница? В именах и языке? Почему плоти отдано так много внимания, если речь идет о душе?