— Но из слез и крови женщин, веками подчинявшихся, веками не слышимых, родилась Мать. Ее слезы, упав на землю, породили первых ведьм. Им потребовалось время, чтобы научиться всему тому, что нужно было знать и уметь, но они смогли. Из поколения в поколение передавались знания, дополняясь и раскрываясь, до наших дней. И новые ведьмы еще появляются в мире.
Она замолкает ненадолго, ладонь с головы ее коротко скользит к плечу и возвращается обратно, едва мимолетно потрепав.
— Вроде тебя, солнышко.
— Теть Лен, — спрашивает Саша, жмурясь, — а это плохо, быть новой, не потомственной? Всякие там гадалки в объявлениях так гордо пишут про потомственность…
— Гадалки в объявлениях? — тетя Лена смеется так, будто она сказала что-то невероятно забавное. — Сашенька, солнышко, забудь ты о них. Это люди, простые люди без капли магии. Ни одна ведьма в своем уме не выставит свой дар напоказ на потеху толпе. И пишут они то, что впечатлит других людей. Магии все равно, сколько поколений она в твоей крови, она будет слушать тебя в зависимости от твоих стараний, а не того, кем были твои родители. А теперь дай мне руки, мы еще не закончили.
— Почему? — интересуется она, садясь на кровати и снова вкладывает ладошки в чужие теплые ладони.
— Потому что ты бы не выдержала всего сразу, — объясняет тетя Лена, как неразумному ребенку. Она ведь и есть неразумный ребенок, думает она — ничего в магии не смыслит, и не понимает, что и как лучше делать. — Давай, глаза в глаза.
Глаза в глаза, она послушно смотрит, послушно вслушивается в каждое непонятное слово, начитанное певучим, мелодичным голосом. Голову будто наполняет звон, тихий, мягкий, не причиняющий дискомфорта, но от которого не получается отрешиться никак — он становится все громче и громче, пока она не жмурится болезненно и не разрывает контакта. В висках снова стучит, но уже не так сильно, и от этого проще.
— Секундой ранее и пришлось бы начинать сначала, — смеется тетя Лена, притягивает ее под бок к себе, целует в макушку, и от этого почему-то не неуютно, хотя по всем признакам должно бы быть. — Теперь тебе должно быть легче контролировать себя. Отдохни немного. Нам надо к пятнице многое успеть.
— Почему к пятнице? — Саша глаза на нее поднимает.
— Потому что в пятницу полнолуние. Наташа рассчитала, что оно для тебя наиболее подходящее для посвящения в ковен, следующее такое будет только через год с лишним, — ладонь замирает на ее плече всего на миг, затем исчезает оттуда. — Надо будет научить тебя простейшим манипуляциям с магическими потоками извне к тому времени. Но пока что отдыхай.
— Теть Лен, — окликает она ее, когда та к двери уже подходит, — а что было в том чае?
Улыбка на лице ведьмы теплая и хитрая, будто говорит «тебе еще не стоит знать все». Саша мигает и думает, что ей показалось, потому что хитрость исчезает куда-то.
— Я тебя потом научу это варить как-нибудь. Это кое-что, ненадолго облегчающее связь между двумя ведьмами, чтобы я могла помочь тебе поставить этот блок, — она склоняет голову набок, взгляд ее снова ловит, и Саше кажется, что она может читать ее мысли. — Потому что это ты его поставила, я только помогла.
За окном, когда дверь закрывается, когда Саша бросает в ту сторону взгляд, уже почти темно. Спать хочется жутко, и можно было бы уже позволить себе забраться под одеяло, но не привыкла она ложиться, не почистив зубы, а значит, вставать все-таки придется. К тому же у нее, вспоминает она, еще не сделаны уроки на завтра. Саша зевает раз, другой, а потом все же заставляет себя слезть с кровати и собрать в охапку все нужные учебники и тетради. Пол в коридоре босые ступни холодит, когда она пробегается на носочках и останавливается у ваниной двери, из-за которой доносится «заходи!» почти сразу, как она костяшками пальцев стучит, перехватив поудобнее все то, что в руках держит. Впрочем, ее он явно не ожидал увидеть — сидит на ковре, ноги поджав, и комиксы про Супермэна читает. Прелестная картина — Саша ловит себя на том, что думает об этом совершенно серьезно. Наверное, потому, что выглядит Ваня довольным жизнью и увлеченным тем, чем занят. Точнее, уже не увлеченным — смотрит на нее уже не удивленно, а просто выжидающе.
— У меня голова трещит, — жалуется она, без приглашения садясь на ковер рядом с ним. — Не соображаю ничего. Поможешь мне с уроками?
— С чего начнем? — спрашивает он вместо ответа, и уже за это она готова его заобнимать. А еще за то, что краем глаза замечает свой венок, для него сплетенный, на его столе.
Картина повторяется на следующий день, и дальше — тетя Лена больше не лезет ей в голову для того, чтобы блок поставить, но учит правильно перенаправляться и силы брать извне, банально перекрывая ей доступ к ее собственным, внутренним силам, и от этого легче не становится, напротив. Болит не только голова, но и все тело («Это потому что ты не привыкла и пытаешься тянуть оттуда, откуда нельзя», говорит тетя Лена, и раз она так говорит, значит, так оно и есть) и в итоге в четверг Саша вырубается за уроками, посреди ваниной тирады о арабах. Не до конца, но просыпается потом, когда чувствует, что ее на руки подхватывают, и слышит шепот тети Лены «вымоталась бедная девочка, Андрюш, аккуратнее, не разбуди, как ты ее на кровать-то перетащил, Ванюш?» и оправдывающийся шепоток ваниным голосом «а что, надо было на полу ее оставить спать?», прежде чем провалиться обратно в сон, не дожидаясь даже того, чтобы ее на ее кровать опустили.
Но пятница начинается иначе, и в пятницу она уходит пораньше из школы, потому что Ирина Владимировна забирает ее с уроков и даже отправляет Ваню с ней, позаботиться о том, чтобы она добралась в целости и сохранности. Дома ее ждет новая чашка чая, от которого уже лишь едва сдавливает виски, и новая задача — сегодня перед ней лежит горошинка, маленькая и чуть подсохшая, но из которой явно можно что-то вырастить. Магия не всегда нуждается в ритуалах, в мантрах и благовониях, и во всем множестве деталей, говорит ей тетя Лена, но со всеми этими мелочами можно сэкономить кучу сил и добиться больших результатов. Но на посвящении, добавляет она, не будет ничего этого, и ей придется просто приложить усилия — Саша хмурится, сосредотачиваясь, и ладони смыкает над горошиной, а когда раскрывает их, ростков обнаруживается два, и один из них торчит прямо из грубой древесины стола, за которым она сидит, сколоченного дядей Андреем около месяца назад из полузасохшего дуба прямо с их участка.
— Слишком стараешься, — смеется тетя Лена, достает из банки новую горошину, которую кладет чуть левее, чтобы можно было соскоблить с дерева росток. — Попробуй концентрироваться на определенной цели. Не просто прорастить, а прорастить именно ее. Тебе же легче будет, вот увидишь.
— Если я сейчас устану, смогу ли я вообще сделать все как надо вечером? — обеспокоенно спрашивает Саша, глаза поднимая. Тетя Лена снова смеется.
— Если ты будешь делать все как надо, ты не устанешь. Давай. Еще раз.
Во второй раз все получается и правда легче, сложно только сосредоточиться на определенной точке, которая, кажется, почти пульсирует под ее руками, сложенными пирамидкой. Она останавливается, когда листочек касается ее кожи, щекочет мягко, заставляя фыркнуть, и смеется, когда к тете Лене поворачивается.
— Нужен горшок, — говорит она. — Если это посадить, у нас скоро будет горох.
Все это забавно и легко, и Саше не верится, что сегодня такой важный день, пока тетя Лена не ставит ее перед зеркалом, пока не расплетает светлые кудряшки («Никаких резинок и застежек, Сашенька, так надо») и не одевает ее в какое-то непонятное балахонистое платье. Начало октября, и на улице уже холодно — тетя Лена целует мужа в щеку, когда солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и говорит ему присмотреть за Ваней, который у себя в комнате, опять по уши утонул в своих комиксах и явно не собирается выплывать в скором времени. Ее рука теплая и крепкая, вырваться, даже если бы хотелось, не удалось бы, и она ведет ее к лесу. Туда, куда запретила заходить.