Когда диссертация была готова, профессор В. Д. Пономарев сказал, что ее надо показать в родственном КазГМИ институте, в Москве, профессору Науму Соломоновичу Гликману, заведующему кафедрой редких металлов (это Наум Соломонович Грейвер, широко известный в научном мире. В «Шести письмах другу» фамилия московского ученого изменена). Диссертант уже прошел предварительное обсуждение на заседании своей кафедры, мало того, на научной конференции академического института он выступил со специальным докладом, получил положительный отзыв и допуск к защите диссертации. Теперь ему предстояло пройти испытания у московских коллег, неизвестно еще, как они его встретят. Они ведь проводили схожие исследования…
Направление в Москву отодвигало защиту диссертации на неопределенный срок. К тому времени он уже был ассистентом кафедры в родном институте (срок обучения в аспирантуре — уже кончился). Друзья Евнея считали, что поездка в Москву — не особо нужное дело, это перестраховка Виктора Дмитриевича. Однако об этом не скажешь профессору. Короче говоря, хочешь не хочешь, надо было ехать.
Евней Арыстанулы, первый раз в своей жизни приехав в Москву, посчитал, что сразу обращаться к знаменитому ученому неприлично. Он избрал окольный путь и зашел вначале к его ассистентке — Елене Васильевне Белецкой («к светлокудрой… симпатичной красавице» — как описал ее автор автобиографической книги), она приняла его вежливо, выяснив суть дела, сказала, что профессор, у которого каждый час и минута расписаны, примет его только на третий день.
Профессор Н. С. Грейвер принял Евнея в назначенное время, приветливо поздоровался. Узнав цель его приезда, порекомендовал нескольких ученых, чтобы они ознакомились с диссертацией, а день обсуждения они должны были согласовать с ним. Разговор со светилом отечественной науки продлился не больше десяти минут. Джигит из Степи, привыкший к долгим церемониальным приветствиям и подробным расспросам аксакалов о том о сем, был шокирован таким кратким приемом. В своих записях он признается: «Я удивился, что он не поинтересовался жизнью, здоровьем. У нас такой холодный прием воспринимается как невнимание к гостю. Наверное, это правильно — не тратить впустую свое рабочее время…»
Молодой казахстанец с любопытством приглядывался к новой для него обстановке. Каждое посещение ведущего в Союзе института, его лабораторий, каждая встреча со столичными коллегами — аспирантами и ассистентами, младшими научными сотрудниками, как он сам, давали ему пищу для раздумий: «Видел, что у них больше традиционного порядка, разнообразнее и лабораторное оборудование. На последнее я смотрел с завистью: сколько мне приходилось бегать в институты нашей академии, чтобы поработать на их приборах. А здесь все было под руками. Между тем мне показалось, что молодые коллеги с этой кафедры не выглядят такими самостоятельными и уверенными в себе, в постановке и решении научных задач, как мои коллеги. Прогоняю от себя эту горделиво-нескромную мысль, считая, что недостаточно долго знаю своих новых знакомых, чтобы судить так строго…»
Итак, в назначенный день на заседании кафедры Евней сделал доклад по своей теме. Может быть, он слишком надеялся на успех. В общем, он вышел на трибуну без какого-либо текста. Голос его креп, когда встречал одобрительные кивки и взгляды внимательно слушавших профессора Грейвера, доцента О. Е. Штейна и Е. В. Белецкой. Но в середине доклада случилось нечто непредсказуемое: «В комнату вошел невысокий, опрятно одетый человек с густой гривой седых волос, сел в дальнем углу и смотрел на меня сквозь толстые очки, язык мой во рту и вовсе превратился в соленую воблу и двигался настолько неуклюже, что я, выдавливая слова, делал невероятные паузы… Дело в том, что на лацкане пиджака этого пожилого человека блестели два лауреатских значка, и я сообразил, что он и есть таинственный профессор Теплов Григорий Иванович, который руководит в каком-то секретном ведомстве настолько большими делами, что успевает бывать на кафедре только два раза в неделю. Причиной волнения было то, что в своем исследовании в некоторых местах я повторял ранние исследования этого знаменитого ученого, но конечные результаты были другими. По этому поводу я прошелся с критикой по его адресу… Профессор Наум Соломонович заметил мое смущение и в одном месте подсказал мне слово, которое у меня никак не произносилось».
Молодой исследователь, наконец, завершил свой доклад. Как ему казалось, слушатели прониклись доверием к нему, задавали много вопросов. Волнение прошло, он отвечал обстоятельно, четко, аргументированно. После него содокладчиком по его диссертации выступила доцент той же кафедры Штейн, она отметила, что подробно ознакомилась с работой и осталась довольна как новизной темы, так и грамотным проведением экспериментов, да и в беседе с автором диссертации убедилась в его компетентности в избранной области исследования. «И вообще, эта работа с научной точки зрения представляет значительный интерес…» — завершила она свой доклад. И другие выступающие признали полученные соискателем результаты удачными, лишь указали на погрешности, допущенные диссертантом в оформлении текстовой части работы. Когда Грейвер уже хотел подвести итоги обсуждения, профессор Теплов неожиданно попросил слова.
Джигит побледнел, у него перехватило дыхание, чаще застучало сердце, он уже со страхом смотрел на последний ряд, откуда поднялся патриарх отечественной науки. Сидящие в аудитории коллеги, которые до этого дружно поддерживали его, то ли с жалостью, то ли с укоризной и ехидством поглядывали теперь на растерявшегося диссертанта: «Эх, степняк, надо же было тебе выскочить с критикой этого «живого бога», что ты натворил? Вот наивная молодость, не знающая и не понимающая, куда падать, впрочем, что возьмешь с провинциала?!..» — говорили их лица.
— Я был у вас, — произнес Теплов, — лет десять тому назад, в конце войны. Тогда о подобных исследованиях не могло быть и речи. Я знаком с вашим руководителем профессором Виктором Дмитриевичем. Меня в первую очередь радует ваша смелость, молодой человек. Раз вы взялись за такую сложную проблему — значит, в Казахстане уровень знаний по металлургии поднялся до уровня европейских стран. Это стремительный шаг вперед, настоящий прорыв. Не останавливайтесь, удачи всем вашим замыслам. Это, во-первых. Во-вторых, я полностью поддерживаю выступивших товарищей. Исследование проведено на достаточно хорошем уровне. Когда-то я в своих работах из-за спешки допустил небольшой прокол. Молодой коллега его заметил и внес исправление, спасибо…
Все сидящие в аудитории вздохнули с облегчением или это Евнею только показалось. У него отлегло от сердца.
Профессор Теплов, улыбнувшись, продолжал:
— Только одно замечание! Евней Арыстанович, вы, по-моему, ход одной из реакций трактуете чересчур субъективно. Здесь ваши выводы мне кажутся сомнительными… При защите кто-нибудь из оппонентов или экспертов ВАКа может к этому под благовидным предлогом попросту придраться. Поэтому я бы посоветовал вам еще раз вернуться к эксперименту и проверить ваш результат. Может быть, я ошибаюсь, но не мешает проверить эту реакцию… Не зря говорят: семь раз отмерь — один раз отрежь…
Евней не стал возражать и оправдываться, что у него не было возможности проделать все опыты так чисто, чтобы комар носа не подточил, наоборот, он понял, что в этом деле допустил поспешность, и заверил Григория Ивановича, что по возвращении все проверит…
Обсуждение в Москве закончилось полным признанием работы казахстанского исследователя. И он, уверенный в своих силах, заехал на химический комбинат, чтобы заручиться поддержкой производственников, ведь он открыл новый способ извлечения из руд молибдена, редчайшего металла, распространенность которого в природе и то в соединениях всего 0,0003 процента. Без него немыслимы выплавка спецсталей и развитие электропромышленности.
В среде производственников бытовало ошибочное мнение: что кандидаты наук, доктора — это важные, напыщенные белоручки, никогда не державшие в руках лопату. За государственный счет они учатся, ставят опыты, получив почетные звания, всю жизнь доят корову под названием наука, привыкли получать дармовые деньги в виде академических доплат и премий, а производственники — рабочая сила, добывающая им все блага. Видимо, такая позиция сказалась и на обсуждении: ведущие инженеры комбината выдвинули множество контраргументов против применения нового способа казахстанского исследователя, объяснив это тем, что не все лабораторные результаты приемлемы на производстве, здесь нет возможностей выделить чистый металл в необходимых объемах. Все выступления свелись к тому, что внедрение нового метода в производство экономически нецелесообразно, так как замена старого оборудования на новое потребует больших затрат и в результате произведенный металл себя не окупит… «Мне, признаться, нелегко все это было выслушивать, — писал Евней Букетов, — потому что многое на самом деле было неясно из-за новизны самого принципа, на котором базировалась вся работа. Было досадно, что никто здесь не обращал внимания на то, что получило особое признание и высокую оценку в научных кругах. Здесь был совершенно другой подход, другой критерий оценки работы. Я уже волновался, чувствуя, как тону в болоте непонимания, сознавая в то же время, что не могу произнести в свою пользу ни слова, ибо оно было бы так же вредно, как барахтанье человека, засасываемого болотной жижей. Но все-таки, как бы ситуация ни складывалась, находятся люди, которые понимают тебя. Это почувствовалось в заключительном слове главного инженера комбината: «Наши инженеры обязаны хорошо знать действующую технологию, — подчеркнул он, — всячески совершенствовать ее, но это не означает, что мы должны быть глухи и немы ко всему тому, что предлагает наука…» Немолодой человек с рыжим ежиком волос с проседью, наконец, вразумил своих коллег и внес дельное предложение: «Конечно, заслушанная работа имеет много неясного с нашей точки зрения, по высказываниям наших товарищей, но имеем ли мы основание, исходя из этого, относиться к ней отрицательно? Наверняка не имеем. Многие недостатки технологии, имеющие место на нашем предприятии, вполне могут быть устранены. В этой работе подкупает совершенно новый подход, попытка решить вопрос принципиально иным путем, не как у нас на комбинате. Поэтому работу нам следует одобрить…»