Наконец настал день, когда злополучную печь снова поставили на обжиг. Первое испытание показало, что печь работает неплохо, даже в три раза повысился выход металла. Это были уже не «следы» и не «признаки» вольфрама, а настоящий продукт. Исследователи обрадовались полученным результатам, фактически это был первый значительный успех после многих провалов. Потом, меняя параметры обжига, объем и состав руды, после 15-й загрузки, они добились пятикратного увеличения выхода металла.
Но сам «главный печник» был неудовлетворен результатами. Марк Угорец тоже был от них не в восторге. А руководитель исследований Е. А. Букетов на очередном обсуждении даже сказал: «Процент выхода металла намного ниже, чем у производственников. А нам нужно достичь, минимум, 70–80 процентов извлечения. Пока этого не достигнем — не остановимся».
Виталий МАЛЫШЕВ. «Поступью командора и пророка»:
«В его судьбе была трещина. Родители Полукарова были раскулачены, и это оставило неизгладимый след в душе безусловно одаренного мальчика, ставшего потом хорошим студентом, аспирантом и ученым. А как он знал Фета, Тютчева, Некрасова! Не потому ли, что они способны утешить, понять страдание и взывать к справедливости? Последнее не столь уж и субъективно в свете новейшего отношения к личному труду, подсобному хозяйству, семейному подряду. В наших, теперь уже бывших братских странах, как-то обошлось без раскулачивания, и там продовольствием обеспечивают не хуже нашего, а то и лучше. Полукарова приняли на работу. Он сразу же адаптировался и вскоре начал выдавать научную продукцию — изобретения, статьи и так далее. Позднее его «слабость» сошла почти на нет и переключилась на бильярд, к которому его пристрастил все тот же Евней Арстанович… Евней Арстанович воспринимал его как чистый звук некоего общественного камертона, любил его рассказы о жизненных передрягах и многое прощал. Да, хороший человек Алексей Николаевич… Пока не ушел на пенсию, всегда работал с юношеским задором, оставаясь одним из наиболее продуктивных изобретателей и ученых. Самое удивительное, кто бы ни обращался к нему за советом или помощью, он бескорыстно всем старался помочь. И за это ничего не требовал. Даже тем, кто его по приезде в Караганду встретил недоброжелательно, впоследствии он никогда не отказывал в помощи…»
В лаборатории Букетова пирометаллургические процессы (проходящие при высокой температуре при обжигах или во время выплавки металла) никак не налаживались. Металла по-прежнему отделялось мало. В истории науки такое бывает сплошь и рядом, иные исследователи трудятся десятилетиями и не достигают успеха. Но, как принято говорить в таких случаях, «отрицательный результат — тоже результат».
И вот однажды вечером Алексей Полукаров заглянул в кабинет директора ХМИ:
— Евней Арстанович, я долго думал о преследующих нас неудачах и пришел к выводу, что с этим сырьем у нас ничего не получится. Надо его менять.
Директору института трудно было признать свое поражение. Он и сам догадывался: что-то идет не так, но не мог решиться на прекращение опыта. А теперь об этом завел речь коллега. Очевидно, он прав. Придется признаться, что опыты потерпели крах. И это случилось в самое неблагоприятное для него время…
Профессора Хайлова привело в ярость то, что молодой директор ХМИ открыто игнорировал его замечания. Распоряжения Евнея Арыстанулы он воспринял как выпад против него лично и во всеуслышание объявил, что его эксперименты — сплошное дилетанство и скоро позорно провалятся. В своих очередных жалобах на имя президента Академии наук М. И. Хайлов писал, что, «не отдающий отчета своим действиям всего-навсего кандидат наук поставил перед коллективом института непосильную задачу, чтобы скорее получить докторскую степень, при этом ни с кем не считается…». В пылу полемики, как правило, высказывается много разных обвинений, а здесь маститый оппонент разбивал своего противника сильной демагогической логикой, доказывая, что сам директор ХМИ, человек, ни одного дня не работавший на производстве, не просто недооценивает — он не понимает важности его, Хайлова, исследований по усовершенствованию существующей технологии выплавки стали и чугуна, а это, кстати, обещает настоящий переворот в металлургии. Причина его противодействия — сугубо эгоистические амбиции, стремление поставить свое «я» выше интересов науки…
Конечно, Евней Арыстанулы и его сподвижники старались дать соответствующий отпор необоснованным обвинениям старого профессора и всех тех, кто его поддерживал в этой все более разгорающейся распре. Но скандал нарастал, как снежный ком, и выплеснулся за пределы института. Жалобы дошли не только до руководства Академии наук, но и до райкома, и до обкома партии. А жалобы, понятно, надо рассматривать. Это было железным правилом тех времен. Тем более жаловался известный ученый, действительный член Академии наук Казахской ССР. Второе лицо, подписавшее эти письма-доносы в вышестоящие инстанции, — тоже не рядовой сотрудник, а заведующий лабораторией электрохимии того же института, кандидат технических наук, член партии и участник Великой Отечественной войны П. Л. Холод. А под иными жалобами были подписи десятка человек, все они были из той группы, которую привел сюда сам М. И. Хайлов с Урала. В общем, они ополчились на директора ХМИ дружно и очень активно…
Комиссий, проверявших деятельность ХМИ, поступки его директора «с диктаторскими замашками» было не счесть: из райкома, горкома партии, иногда из самого обкома. Партийные органы держали под контролем каждый шаг Букетова: кого он принимает на работу, кого увольняет, как расходуются государственные средства. И конечно, по каждому пустяку велось расследование… На все надо было давать ответ в письменном виде, писать объяснительные не на одну-две, иногда на десятки страниц. Некоторые комиссии, более солидные и с большими полномочиями, устраивали публичный разбор почти на целый день. Такие собрания нередко заканчивались ночью. Хочешь не хочешь — всем участникам приходилось высказываться. В результате сотрудники института на следующий день смотрели друг на друга как на врага, подолгу не разговаривали, даже не здоровались. Не обошлось без оскорблений. В общем, кто-то, как всегда, мутил воду. Разборки, кроме вреда, никому ничего не приносили. От них все устали. Особенно Евней Арыстанулы. Он уже плохо ориентировался в том, что происходило в институте, не мог сосредоточиться на исследованиях. К тому же собственные неудачные опыты вовсе его обескуражили, и порою ему казалось, что хайловская группа абсолютно права, обвиняя его в том, что он пошел в науке не тем путем.
Не случайно сказано: «Беда беду накликает». Но коли пришла беда, крепись, наберись терпения и выдержки. Беда и вымучит, беда и выучит.
Неудачи, начавшиеся в институте осенью 1961 года, продолжались всю зиму и лето, не давая спокойно работать Евнею Арыстанулы. И, как на зло, к этим конфликтам прибавился разлад в семье.
Вроде бы ничто не предвещало грозу. Алма разрешилась второй дочкой. Евней назвал ее Даляпраз, в память давно скончавшейся сестры отца. Она подрастала, становилась шустренькой, как Акелу, ее ласково звали — Дакенай. От ее голоса стало в доме веселее. Известно, что радость приходит в каждую семью с появлением ребенка, счастье любого шанырака — детские голоса, их беззаботный, звонкий, заливистый смех.
Евней приходил домой усталым, постоянно поздно. О неладах в институте он никогда не рассказывал дома. Алма, как женщина чуткая, догадывалась о них. Скорее всего, была отчасти информирована из доходящих до нее разговоров. Муж же теперь чувствовал себя как бы побитым. Временами у него не было даже желания поиграть с детьми, не то что общаться с женой. Хотелось завалиться в постель и отоспаться, забыть все раздоры и споры. Только сон на время снимал нервное напряжение.
К сожалению, такое невнимание стало раздражать жену, она стала допекать его упреками и слезами, лишив покоя и дома. И обстановка в семье все более накалялась…