На мой письменный запрос по этому поводу Камзабай Букетов из Караганды прислал вот такой ответ: «Однажды ночью, когда мы уже спали крепким сном, проснулись от продолжительного звонка в дверь. Разбудил нас в два часа ночи мой брат — Евней. Оказалось, среди ночи наша молодая сноха опять затеяла ссору, и он, не выдержав, ушел из дома. Мы его уложили на диван в гостиной. Всю ночь он, ворочаясь, не сомкнул глаз, мы тоже с супругой Бикен не спали до утра. Утром брат объявил нам, что больше он с Алмой жить не сможет, что его терпение иссякло… Ушел на работу, поручив нам принести его одежду и все нужные деловые записи к нам домой. Мы хотели предотвратить эту семейную катастрофу. Вечером, пригласив Алму Бекжанкызы домой, расспросили ее. Она тоже сказала нам, что к прошлому нет возврата, примирения не будет, все решено окончательно. На наши доводы не разрушать семейный очаг, простить друг друга, не делать двух малышей при живых родителях сиротами… она не отозвалась. Евней взял материальную сторону обеспечения детей на себя, оставил квартиру целиком Алме, лишь забрал свои книги и все необходимые бумаги для работы, одежду. И пока временно поселился в нашей квартире…»
С Алмой Бекжанкызы, как было сказано в предыдущей главе, я встретился в Алматы, летом 2003 года. Привожу краткое изложение ее немногословного рассказа: «Евней был гостеприимным человеком, он любил не только в гости ходить, но и к себе приглашал очень часто: это были сотрудники института, просто знакомые или земляки с Северного Казахстана, которые заходили к нему в кабинет с различными вопросами. Раз пришел гость, надо прилично его встретить, есть или нет что-нибудь в холодильнике, он вовсе не думал об этом. Дети были маленькие, часто болели. Я очень уставала от домашней бесконечной сутолоки. Как вышла замуж, фактически толком и не работала. Если говорила об этом Евнею, он отвечал: «Надо терпеть, дети должны расти здоровыми, а в садике они будут болеть, поэтому ухаживай за ними сама». Что я с дипломом университета сижу дома, не работаю, мужа вовсе не интересовало. Он только и говорил, что достаточно зарабатывает, на все расходы вполне хватает. В общем, он был склонен, чтобы я была только домохозяйкой. Короче говоря, на этих чисто бытовых спорах наши отношения разладились, часто стали ругаться… Нет, все-таки то, что мы разошлись еще молодыми, сейчас я думаю, это было правильно. Я стала кандидатом наук, здесь, в Алматы, в одном высшем учебном заведении преподаю, профессорского звания добилась. Можете оценить, что для одинокой женщины-казашки в современном мире эти достижения не так уж и плохи. После развода с ним мне в Караганде не было смысла оставаться, обменяв квартиру на Алматы, переехала сюда насовсем…»
Семейные неурядицы Букетовых на этом не кончились: в мае 1962 года тяжело заболела их мать Бальтай. Ей исполнилось шестьдесят четыре года.
После того как Камзабай получил здесь работу, она переехала к нему. Двое младших ее сыновей после окончания политехнического института здесь же женились, они жили отдельно со своими семьями. А младший сын Еслямбек учился на третьем курсе Карагандинского политехнического института, жил вместе с ней. Бальтай была довольна своей судьбой и всегда благодарила Всевышнего за то, что все сыновья живы и здоровы, и все они, слава Аллаху, заняли свое место в жизни. Дом Камзабая, в котором она жила, по ее желанию, стал «кара шаныраком» Арыстана, то есть главным очагом всех Букетовых. Она, простая, неграмотная женщина, оставшаяся в сорок два года вдовой, поставила на ноги пятерых сыновей. Из них четверо уже обзавелись семьями, у всех по двое-трое детей. Конечно, тяжелые переживания, неустанный, вечный труд без отдыха ради благополучия детей теперь, в старости, дал о себе знать. Запущенная болезнь печени вдруг к весне обострилась, и вот она первый раз в своей жизни оказалась в больнице. Срочная операция не помогла ей, а может, даже ускорила роковой час…
Мудрая мать, почувствовав близкий час расставания, одного за другим позвала своих детей в палату. Всем высказала свои думы и пожелания на их будущее. А когда с ней остались двое старших сыновей, Евней с Камзабаем, завела непростой разговор: «Несмотря на то, что до нашего родного аула отсюда почти тысяча верст, прошу вас, милые мои, похороните меня возле вашего отца. Сегодня я видела сон, он уже зовет меня к себе… — чуть передохнув, тяжело дыша, она посмотрела на старшего сына, который гладил ее похолодевшие руки, и, вздохнув, печальным голосом продолжила: — Евнейжан, внимательно выслушай меня, родную мать. Мне очень больно, что у тебя в шаныраке нет ладу… Сноху мою, которая не смогла оценить тебя по достоинству, и двух дочурок, которых ты так долго ждал и беззаветно любишь, — нисколько не жалею. У них, наверное, Всевышним предначертанная своя судьба, лишь бы были живы-здоровы!.. Ты у меня — первенец, самый любимый и теперь самый старший в нашем роду, ты не похож на других ни характером, ни умом. Чтобы родная твоя мать на том свете чувствовала себя спокойно и тихо спала в сырой земле, прошу тебя, сходись с прежней снохой моей — Зубайрой. Я чувствую и предрекаю тебе, твое семейное счастье и благополучие будет только с ней!..» Сказала и по привычке закрыла глаза, дав понять, что хочет отдохнуть.
Через несколько часов после этого разговора она отошла в мир иной.
Последнее ее пожелание дети выполнили. Привезли ее тело на старый могильный курган у берега Еси-ля, где покоятся предки, и похоронили рядом с мужем. Все ритуалы, связанные с похоронами, совершили в ауле Баганаты, где по-прежнему проживали родные и близкие. В то же лето установили возле могил родителей два надгробных камня. На камне с северной стороны были высечены слова: «Арыстан Тумырзаулы (Бокет) 1884–1942, атыгаец, из баимбетовского рода», а на камне рядом: «Умсын (Бальтай) Байжанкызы, 1898–1962, из рода Акан-Барак».
Охватывая мысленном взором всю жизнь моего героя, могу твердо сказать, что 1962 год — для Евнея Арыстанулы оказался самым тяжелым. Как будто бы кто-то хотел испытать его на прочность, ибо со всех сторон в том году на него обрушились напасти. Разумеется, они не остались без последствий…
Евней БУКЕТОВ. «Шесть писем другу»:
«Я решил отказаться от должности директора. Нельзя сказать, что пришел к этому решению внезапно. Я, казалось, много думал, но мою разгоряченную голову занимали почему-то разнообразные варианты тех решительных мер, которые должны были привести к немедленному успеху, но которые при серьезном обсуждении с самим же собой лопались, как мыльные пузыри. Я трусливо отталкивал от себя трезвые соображения о путях преодоления трудностей, потому что был в обиде на себя же самого, что совершенно не готов к достижению целей, требующих длительной выдержки, упорства, настойчивости и методичности. Я явственно обнаруживал свою беспомощность, и мне не оставалось ничего иного, как подать заявление на имя президента об освобождении от занимаемой должности, что немедленно и сделал…
Но как только отправил свое заявление, мне стало легче, я впал в безмятежность, даже мои научные дела, думать о которых не переставал ни при каких обстоятельствах, стали маячить в каком-то зыбком отдалении, и я впервые испытал невиданное блаженство от равнодушия к ним… Я приходил в институт, не особенно утруждая себя расспросами, легко подписывал бумаги и убивал время на пустые разговоры с Бокеновым (с Тюленовым Ж. Т. — М. С.)… Он сидел в кабинете довольный собою, находя, что молодой руководитель становится человеком, вполне оценивающим его достоинства. Начал нравиться и Хайлову, ибо вместо того, чтобы задавать заместителю беспокойные вопросы, я уезжал кататься на служебной машине по городу и окрестностям, занимая себя только одной мыслью, когда же придет ответ на заявление. О работе не думал, утешая себя тем, что у нас в стране безработных нет… Ждал почти месяц, пока, наконец, не получил телеграмму с приглашением приехать. Я понял, что эта телеграмма предвещала серьезный разговор, поскольку такие вопросы, как смещение директора института, с маху не решаются.
…Пока ехал, передумал десятки вариантов, как себя вести, пока не пришел к заключению: следует просто сказать о своем решении кратко, четко, далее молча настаивать на своем…»