— Ебеке, намотайте на ус еще одно мое пожелание… Я не специалист по выделению редких элементов. Но думаю, что ваша лаборатория, занимаясь выделением только одного вольфрама, поставила перед собой сугубо узкую задачу, и пока у вас это не получается… А наш Центральный Казахстан богат не только вольфрамосодержащими рудами, у нас много других, нуждающихся в ваших исследованиях… Изыскания надо проводить комплексно. Расширить поле деятельности. Это сложная работа, которая будет длиться десятилетия. По этой же тематике можно защитить десятки кандидатских, докторских диссертаций. И вам советую идти по этому пути, надо ведь вам также и в ученом звании расти…
— Об этом я уже думал, Канеке. Планов и мыслей много…
— Хорошо, Ебеке. Считаю, мы поняли друг друга. Сегодняшней беседой я доволен. Если что-то неприятное сказал, не обижайтесь. Примите как наказ любящего вас старшего брата… Желаю вам успехов в предстоящей работе!
Глава 7
«В НАУКЕ ТОТ ДОСТИГНЕТ ВЫСОТ,
КТО СЕРДЦЕ И РАЗУМ ЕЙ ОТДАЕТ»
Научное исследование — это поиск, проникновение в тайны природы. Это удается тем, кто абсолютно честен, настойчив и решителен. Исследователь, прежде всего, должен быть честным перед своей совестью. Только такой человек может искать и находить новое, удивлять мир научными открытиями…
В ходе споров академик Хайлов всем внушал, что исследование, которое он наметил, важнее всех других, его нужно поставить во главу угла, и все институтские лаборатории должны, на время приостановив свои эксперименты, всячески ему помогать.
После беседы с Канышем Имантайулы и директор института также стал утверждать то же самое. Правда, он не собирался сворачивать работу в других лабораториях. Михаил Исакович между тем развил кипучую деятельность, о своих авантюристических замыслах, которые он вынашивал долгие годы, рассказывал не только ученым, но и чиновникам партийно-советского аппарата, убеждая всех, что осуществление его проекта станет большим событием в отечественной металлургии.
Однажды Хайлов в возбужденном состоянии, с раскрасневшимся лицом влетел в кабинет директора ХМИ и, потирая руки, сообщил, что на Урале он получил в свое распоряжение отработавшую срок старую доменную печь и на этой домне скоро начнет долгожданное испытание. Поэтому несколько сотрудников из своей лаборатории хочет послать туда, уже нашел им временное жилье в рабочем общежитии. Разумеется, если институт на себя возьмет все расходы на дорогу и оплату суточных, он большего и желать не может.
Евней Арыстанулы несказанно обрадовался такому обороту дела: «О, вы это отлично провернули, от души поздравляю вас! Ведь об уральских металлургах идет добрая слава, это замечательные специалисты. Вы на верном пути, коллега, желаю удачи, а о затратах не беспокойтесь. Сколько нужно — столько и получите!..» Михаил Исакович, разволновавшись, даже прослезился и стал каяться в своих прежних грешках: «Эх, что теперь ворошить, я человек очень доверчивый, иногда принимаю наветы недобрых людей-шептунов за чистую монету, сколько я вам из-за этого навредил… А вы, Евней Арстанович, оказывается, незлопамятный человек, вы благороднее, чем я думал. Спасибо вам! Я тоже по мере возможности буду оказывать вам помощь, не останусь в долгу…»
Группа Хайлова, растрезвонив повсюду о своих грандиозных планах, наконец-то уехала на Урал. Коллектив института, уставший от бесцеремонных нотаций ученого и высокомерия его сподвижников — суетных и шумливых, получил долгожданную передышку. Правда, в конце каждого месяца кто-то из группы приезжал за зарплатой и командировочными. Но сфинксовой загадкой оставалось поведение руководителя группы. Сам академик со дня отъезда ни разу не появился в Караганде. А его люди заверяли, что он якобы там работает и днем, и ночью, не отходя от домны, где идет реконструкция по его заданию. Будто бы уже близок день испытаний, и он стал еще более беспокойным…
В начале 1962 года в кабинет директора зашел заведующий электрохимической лабораторией П. Л. Холод, как всегда, с кожаной, потертою папкой под мышкой и, сделав многозначительную мину, заявил:
— Евней Арстанович, мне не нравится поведение сотрудницы моей лаборатории 3., слишком она вертлявая и ветреная…
— Молодая ведь… — удивленно поднял голову директор.
— Так-то оно так, но слишком легкомысленная, часто судачит в рабочее время в коридоре с К. А он — семейный человек, в прошлом году я несколько дней занимался устройством в детский сад его малыша…
Евней Арыстанулы знал, что Холод человек строгих правил, по институту ходил, по-военному печатая шаг, хмурым взглядом как бы оценивая каждого встречного. И если замечал, что в коридоре кто-то устраивает шум, травит анекдоты, над которыми гогочут довольные дружки, он устраивал бедняге головомойку с назиданиями, как вести себя в общественном месте. И на этот раз, зайдя к директору, он завел разговор о том, что надо вовремя остановить двоих любезничающих молодых людей, считая их поведение аморальным. А Евней Арыстанулы с некоторых пор сам стал опасаться вести с ним разговоры наедине. Дело в том, что Порфирий Леонтьевич постоянно писал жалобы на него в вышестоящие инстанции, сочинял всякие небылицы, выставляя себя гонимым и обиженным, упрекая директора в том, что он его не уважает как человека преклонного возраста, ветерана партии и войны, публично оскорбляет. В общем, как оса, всегда вился рядом и искал куда бы вонзить свое жало.
Поэтому директор ХМИ пригласил к себе секретаря партийной организации, председателя профкома и ученого секретаря института. Холод, не ожидавший такой реакции на свое сообщение, беспокойно заерзал на стуле, покраснел, зашевелил ноздрями, как будто к чему-то принюхивался. Достав из нагрудного кармана листочек, отдал его директору. А в нем были четко зафиксированы все несанкционированные встречи двух любителей пошептаться наедине, дни, часы, минуты.
Когда все приглашенные расселись вокруг большого стола, Букетов сказал:
— Порфирий Леонтьевич, уже прошел месяц, как вы мне обещали представить письменный отчет о работе, проделанной руководимой вами лабораторией…
Холод не сразу нашелся, что ответить, стушевался, поняв, что разговор пошел по другому руслу. Лицо его стало покрываться пятнами.
— Вам ведь известно, что комиссия Академии наук, проверявшая нас в конце года, сделала очень серьезные замечания по вашей лаборатории… — продолжал Букетов.
Холод обреченно начал рыться в папке.
— Я знаю, что вы будете показывать. Там лежат ваши научные публикации. Но они меня совершенно не интересуют, так как все они десятилетней давности. Мне также известен список опубликованных вами трудов, он тоже старый. А нам нужен отчет о работе за прошлый год…
— Извините, Евней Арстанович, я зашел к вам не по этому поводу… — попытался изменить направление беседы Холод. — Я хотел предупредить вас о неблагополучном нравственном климате в институте, предосудительном поведении двух молодых людей. Мы с вами должны их поправить. Жан Тюленович, как вы думаете? — обратился Порфирий Леонтьевич к секретарю партийной организации, умоляюще глядя ему в лицо и явно надеясь на его поддержку. — Ведь мы должны воспитывать у наших сотрудников высокие моральные качества строителей коммунизма, они должны быть безупречны и в общественных отношениях, и в семье, и в быту. И я считаю с моральной точки зрения это более важным, чем выполнение ими взятых научных обязательств…
Но Жармак Тюленулы воздержался от поддержки коллеги. А Евней Арыстанулы хотел как-то вразумить этого своего рода отставного унтер-офицера Пришибеева, добровольного блюстителя порядка:
— Уважаемый Порфирий Леонтьевич, у каждого своя личная жизнь, надо ли нам постоянно совать в нее нос? Я вам советую с сегодняшнего дня прекратить свои наблюдения из-за угла и вообще не тратить драгоценное время на слежку за сотрудниками института… Лучше займитесь своими прямыми обязанностями, за это вы получаете зарплату, притом немалую. Это, во-первых. Во-вторых, годовой отчет я прошу вас сдать срочно. Скажите сейчас, при всех, когда вы его принесете?