Я согласился и на следующее утро принес проект письма. Он взял его в руки, нахмурился. Стал читать — вижу усмехнулся, потом начал хохотать, как обычно, до слез. Понравилось то, как я, чтобы быть доходчивым для генсека, сравнил размер нашей печи с местом, которое занимают три рядом стоящих и бесконечно спорящих директора: нашего института, Унипромеди и завода. Юмор же был в том, что все три директора были очень крупные — наш за 100 кг, да и те, если уступали по росту, то в диаметре явно превосходили. Облегченно вздохнув, махнул рукой: «Пойдет! Посылай! Может, это хоть их зацепит».
Письмо было отправлено, и буквально недели через две — звонок из Унипромеди: приезжайте, есть телеграмма из ЦК, приступаем к немедленному внедрению. Оказывается, в министерстве сидел соавтор печи «кипящего слоя» и все наши прежние письма оседали у него. Что и говорить, мы за три месяца спроектировали, поставили и внедрили на заводе шахтные печи, которые работают до сих пор…
Думаю вот о чем. Если бы Евней Арстанович держался традиционных путей «пробивания» или казенных служебных записок — ничего бы не получилось. Он нашел и поддержал единственно вероятный шанс, исходя из понимания человеческой психологии и реалий того времени — это и есть мудрость…»
Поверите ли, читатель, — хотя мы уже знаем, что все закончилось удачно, — исследователи ХМИ в содружестве с коллегами из Унипромеди потратили на это дело в общей сложности семь лет. После всех трений, проволочек и мытарств технологию обжига медного шлама в шахтной печи начали применять в 1969 году на заводе в Верхней Пышме, а в 1974 году на новом Жезказганском медьзаводе. В 1977 году на Балхашском комбинате изготовленные из молибденсодержащих пылей гранулы стали обжигать в так называемых печах КС (в «кипящем слое»). Такие печи начали применять в 1980-е годы на Новофосфорном заводе в Таразе и в Карагандинском производственном объединении «Карбид»…
Впоследствии эта технология была признана лучшей из всех существующих в мире. Некоторые зарубежные страны купили патент на ее внедрение у себя. С тех пор она служит и будет служить, можно сказать, всему человечеству, поскольку нужда в халькогенах никогда не иссякнет…
И тут возникают закономерные вопросы: почему новой технологии постоянно ставились препоны на пути внедрения в производство, хотя ее эффективность была налицо? Понес ли какое-нибудь наказание чиновник, который в этом виновен? Нет ответа на эти вопросы. И теперь, дорогой читатель, можете представить, в каком унизительном и бесправном положении находились многие наши ученые и изобретатели. Наиболее упорные и талантливые иногда находили обходные пути, иные и напрямую добивались своих целей. А сколько людей надорвались, истратили силы впустую, не достигнув желанной победы, преждевременно ушли из жизни?!..
Когда на уральском экспериментальном заводе проходило второе испытание, Евней Арыстанулы приступил к своей докторской диссертации по теме: «Извлечение селена и теллура из медеэлектролитных шламов». Над ней он работал около двух лет. Но фактически начало ей было положено еще в 1957 году.
Виталий МАЛЫШЕВ. «Поступью командора и пророка»:
«В 1964 году по горло загруженный директорскими делами, Евней Арстанович взялся за оформление докторской диссертации и попросил меня провести рутинные термодинамические расчеты для большой группы теллуритов и теллуратов разными методами… Все шло хорошо — бери из справочников данные, подставляй в формулу и считай, но на последнем методе вышла осечка. Не получаются прямые зависимости — и все тут. Причем как-то интересно не получаются. Одной второй периодичностью не объяснить. Что делать? Оставить «на потом»? Так поначалу и решили. Но через некоторое время при очередном звонке Ев нею Арстановичу докладываю о текущих результатах и слышу его возбужденный голос: «Ты посмотри работы Григоровича в трудах института металлургии АН СССР, у него там что-то оригинальное по выявлению третьих электронных оболочек». О докторской на время забыли, стали разбираться и нашли неожиданный аспект решения проблемы. Только после этого вернулись на грешную землю исполнять свои обязательные программы, после которых уже со вкусом занялись лакомым блюдом. Нам показалось тогда, да и сейчас нет особых сомнений, что найденная закономерность претендует на открытие. Во всяком случае, Михаил Христофорович Карапетьянц ответил на наше обращение по этому поводу, что он не сомневается в оригинальности нашего подхода, но требуются более широкая проверка и тщательное обоснование…
Мы дали один из аспектов проблемы на разработку нашей аспирантке Симбиновой К. Ж., которая успешно защитила диссертацию с ведущей организацией — Московским химико-технологическим институтом имени Д. И. Менделеева, где работают крупные ученые в области строения вещества. Теперь Кадиша Жантурсуновна — профессор физической химии. Работа над проблемой продолжается и сейчас в контакте со специалистами по квантовой химии».
Евней Букетов отличался чистой, беззаветной, рыцарской преданностью науке и служение ей считал своим священным долгом.
Подтверждение тому мы находим в статье российского ученого, ректора Уральского политехнического института С. С. Набойченко, названной «Самородок, мыслитель, труженик»: «В 1978 году я подготовил докторскую диссертацию, посвященную изучению и разработке автоклавных технологий в металургии меди. И при формировании «команды оппонентов» наш выбор с моим научным руководителем И. Ф. Худяковым остановился и на Евнее Арстановиче: «Компетентен, авторитетен, динамичен, но перегружен…» Поэтому любезное согласие его быть оппонентом моей работы было для меня, по мнению И. Ф. Худякова, и для нашего докторского совета почетным и полезным. Все шло нормально, разослал автореферат, получены отзывы от двух оппонентов и передового предприятия, защита назначена на 7 февраля 1979 года. И вдруг за две недели до защиты Евней Арстанович приглашает меня в Караганду, показывает экземпляр диссертации с правками, дает прослушать диктофон с его замечаниями и обобщает: «Очень хорошая работа, но немало стилистических погрешностей, надо их исправить. Мне, казаху, неудобно делать вам, русскому ученому, замечания по стилю русского языка». Вполне понятно, я был огорчен, даже пошел на обострение: «Согласен защищать при любом вашем отзыве». Евней Арстанович остался непоколебим. Ни разъяснения, ни просьбы председателя докторского совета и его заместителя не повлияли на его решение. Пришлось защиту перенести на месяц; к моему несчастью, срок полномочий ученого совета к этому моменту истек. И только через год, в феврале 1980 года, состоялась защита. Е. А. Букетов дал хороший отзыв, голосование единогласное, через полгода пришло утверждение ВАКа. Год не прошел для меня даром еще и потому, что я достал опубликованные художественные произведения Букетова Е. А., с удовольствием их прочитал, отмечая про себя живость языка и сочность образов. Признаюсь, я внимательно просмотрел еще раз ряд монографий под авторской редакцией Е. А. Букетова; стилистически они были написаны совершеннее, чем моя докторская диссертация… Не скрою, было обидно, даже сгоряча непонятно; но, оценивая эти события по временному фактору, сознаю: урок я получил поучительный и незабываемый. Стараюсь максимально обдумывать построение и изложение фразы, мысли. Конечно, я благодарен за такую встряску. И однозначно так поступить мог не только сильный, но и убежденный в своей правоте человек».