Напоследок скажу честно, что читавшие ваш очерк при встречах, особенно на больших собраниях, приглашая меня к трибуне, уже не перечисляют мои ученые и другие регалии, а попросту говорят, что слово, мол, предоставляется необычному человеку, который родился на верблюде… Бывает еще хуже: давнишние знакомые, уважающие меня сверстники, если увидят издалека, пальцем указывают на меня: «Вот идет человек, который родился выше всех нас от поверхности земли…» Короче говоря, Ебеке, из-за вашего чрезмерного восхваления в своем очерке я стал известным человеком. Но, все же прошу вас, оставьте меня и мою покойную мать Аканай наверху того самого верблюда-атана. Нам этого достаточно, мы довольны этим!..
Я купил сразу 30 экземпляров вашей книги, как выйду из больницы, хочу раздать от вашего имени всем знакомым и друзьям. Если честно признаться, мне немного стыдно за то, что вы, уделив моей личности столько внимания, тем самым поставили меня в один ряд с нашими корифеями — Сатпаевым, Ауэзовым. Кто я по сравнению с ними? Разница ведь как между небом и землей. Они — вершины Гималаев, а я — маленькая сопка, на которую всяк может подняться…»
Вторая книга Евнея Букетова под названием «Грани творчества» на русском языке была опубликована алматинским издательством «Жалын» в 1977 году. Надо отдать должное издателям, они проявили завидную оперативность, скорее всего, спешили заполучить в свои авторы известного ученого-писателя, наверное, потому даже не считались с тем, что по содержанию эта книга повторяет ранее изданного «Человека, родившегося на верблюде»…
Для автора это всегда радость, и, конечно, она настраивает на новые литературные свершения.
По-видимому, результатом нового творческого подъема явилось исследование о преемственности в русской поэзии, о «героях своего времени» в произведениях А. Пушкина и В. Маяковского. Благоговевший перед гением А. Пушкина, Е. Букетов отчетливо представлял, какую ответственность берет на себя, пытаясь оценить пушкинского героя и сравнить его с героями другого времени, показанными в поэзии В. Маяковского. Онегин — красив, благороден и полон возвышенных чувств, но обречен на бездействие — в этом его трагедия. В лирике же В. Маяковского мятущийся, страдающий «герой», наконец находит себя, он настроен на обновление жизни, ему свойственны высокая гражданственность, пафос борьбы, созидания, вера в прекрасное будущее. Эта гуманистическая направленность и объединяет двух поэтов. Сопоставляя их «героев», Е. Букетов привел множество отрывков из поэтических произведений обоих поэтов, изложив это сначала на казахском языке, а потом и на русском под одним общим названием «Пушкин и Маяковский». Получился по сути и по объему новый научный трактат. Он был опубликован в альманахе «Жалын» № 3 за 1974 год. А чуть позже, когда автор предложил этот же труд журналу «Простор», с которым сотрудничал давно, в редакции журнала нашлись люди, не согласившиеся с концепцией Евнея Арыстанулы, объявившие исследование неприемлемым для издания.
Заведующий отделом критики Н. Ровенский 8 октября 1974 года отозвался вот таким коротким письмом: «Уважаемый товарищ Букетов! Об отношении Маяковского к художественному наследию Пушкина существует обширная литература. Ваша работа «Пушкин и Маяковский» не сообщает ничего нового, в литературном смысле она вторична. Публиковать ее не представляется целесообразным…»
Другой человек, возможно, сказал бы с досадой: «Ну, что же, восхваляющих титанов русской поэзии достаточно и без меня. Не хотят печатать, считая меня провинциальным критиком, ну и ладно, переживу как-нибудь…» — и на этом остановился бы. Но Букетов был ярым спорщиком, в научных спорах он стоял всегда до конца, если считал свои концепции верными. А в этом вопросе он сразу почувствовал пренебрежительное отношение к себе известного русского литературоведа. Самолюбивый Евней Арыстанулы не мог оставить письмо без ответа…
«Уважаемый товарищ Ровенский!
К сожалению, я не могу с Вами согласиться. «Об отношении Маяковского к художественному наследию Пушкина существует обширная литература» — это истина того же порядка, что и… «Волга впадает в Каспий». Я знаю эту истину (нужно ли этим гордиться?) и в своей статье пишу вовсе не об отношении Маяковского к художественному наследию Пушкина (хотя, думаю, что и эта тема пока не исчерпана). В данной работе, приводя самые известные места из поэзии Пушкина и Маяковского, я старался показать, что Маяковский являлся продолжением Пушкина, что их нельзя противопоставлять и что главный герой поэзии молодого Маяковского есть продолжение Онегина, продолжение плеяды лишних людей, характерных для дореволюционной русской общественной жизни и русской литературы. Мне показалось, что эта мысль нова, она мною давно лелеема, и я имел смелость ее представить на Ваш суд. Я полагал также, что эта связь, а также мысль, что даже Пушкин и Маяковский (а в нашей казахской поэзии, скажем, Абай и Сейфуллин) — ветви одного и того же могучего древа национальной поэзии…
Я не спорю, что эта мысль, да и сама статья, может оказаться несостоятельной. Но ведь необходимы доказательства, а не утверждения. Я — профессор, а Вы — известный литературовед и литературный критик, и мы хорошо знаем, как интерпретация одних и тех же фактов позволяет иногда находить связи, которые не улавливались до определенного времени. Это же зависит от диалектики мышления и от угла зрения, который выбирает исследователь. Иной, если он неглубок в диалектике мышления, выбирает такой угол зрения, что дальше собственного носа не видит, а другой выбирает такой угол зрения, что, основываясь на одних и тех же фактах, видит связь явлений дальше и глубже. Если Ваше утверждение, что «работа… в литературном смысле вторична» относится к фактам, то, согласитесь, что подобное суждение опрометчиво…
Уважаемый товарищ Ровенский! Скажу прямо, мне не понравился тон Вашего письма. Если бы я не знал Вас лично… я бы мог подумать, что это — письмо молодого человека, случайно перескочившего потолок своей компетентности… Я хорошо знаю, что Вы по занимаемому положению и по уровню Ваших возможностей еще далеки от своего потолка компетентности, и полагаю, что непозволительный тон Вашего письма есть не что иное, как… пленной мысли раздражение… ибо наша жизнь настолько стремительно урбанизируется и настолько полна стрессовых состояний, что любой из нас может оказаться временно в плену нежелательных эмоций. И почему-то думаю (может быть, нескромно? — но как нам, творческим работникам, жить без веры в собственное дело?), что статья «Пушкин и Маяковский» достойна более объективного обсуждения.
Уважаемый товарищ Ровенский! Я хорошо знаю Вас… знаю Ваше имя и отчество, но я нарочито выдерживаю заданный Вами тон, чтобы показать, насколько нежелательны черствость и казенщина в наших взаимоотношениях. Мир тесен, особенно когда люди работают в одной и той же республике, на одной и той же ниве науки и культуры, пути Господни неисповедимы, неожиданно и часто перекрещиваются наши дороги и, ей-богу, необходимо твердо сохранять доброжелательность всем нам друг к другу в нашем социалистическом общежитии.
С неизменным уважением к Вам Букетов».
Хлесткий тон ответного письма и занятая его автором позиция не случайны. Евней Арыстанулы открыто и жестко выразил то, что у него накипело на душе, ответил зарвавшемуся критику с вызовом, сохраняя такт и достоинство…
Чтобы понять и в полной мере оценить демарш Е. Букетова, надо знать нездоровую обстановку, сложившуюся в те годы в русскоязычных литературных кругах Алматы. Им свойственны были зазнайство и высокомерие, так как только благодаря переводам на русский язык лучшие казахские произведения становились известными в Союзе, а некоторые в дальнейшем и во всем мире. Справедливости ради следует, однако, признать, что большинство русских литераторов, проживавших в Алматы, некоторые известные московские и ленинградские писатели-переводчики внесли немалую лепту в пропаганду казахской литературы за пределами Казахстана… Между прочим, в 1960—1970-е годы в самой Алматы появились мастера переводов, сумевшие адекватно донести до русскоязычного читателя лучшие творения второго, третьего поколения местных писателей и поэтов. Заполучить в качестве переводчиков таких профессионалов пера, как Алексей Белянинов, Юрий Домбровский, Морис Симашко, Юрий Герт… стало своеобразной проблемой. И тогда же в Алматы образовалась целая группа литературных критиков, которые те же переводы расхваливали до небес или уничтожали на корню. А журнал «Простор», возглавлявшийся в те годы маститым русским писателем Иваном Петровичем Шуховым, был широко известен в Союзе (иногда читатели даже из Москвы и Ленинграда разыскивали этот журнал, чтобы прочитать острые вещи, которые не смели печатать московские издания).