А. К. пошел на попятную и признал свою вину. Стал говорить, что он очень сожалеет, просил прощения, клятвенно обещал, что больше никогда такое не повторится.
— Ваши обещания, аксакал, я уже слышал много раз. Не верить вам имею полное основание… Ваши доносы меня доконали. Честное слово, стыдно за вас. Не в том дело, что мне тяжело перенести все это и отвечать на ваши кляузы, выдуманные вами, всю эту грязь, клевету я могу вовсе забыть и простить. Но я не за себя, а за вас, за наш народ переживаю, поймите меня правильно: мы ведь не молоды, у нас есть научные звания и известность; и мы, солидные два казаха, не поделили что-то и ссоримся постоянно, нехорошо это, согласитесь, аксакал… Теперь подумайте и скажите прямо сейчас: ваши новые и старые письма я взял у секретаря партбюро, а он намерен, приложив заключение экспертизы, обсудить ваше поведение на общепартийном собрании университета. При обсуждении, конечно, коллектив разделится: часть людей поддержит вас, думаю, большинство коммунистов будут заступаться за меня… Как бы то ни было, коллектив разделится на два лагеря, начнется перепалка. Самое обидное, пострадает наша работа, которой мы с вами отдаем все силы. Для того чтобы не было этого, я вам предлагаю: давайте расстанемся с миром.
— Скажите, Ебеке, в чем конкретно заключается ваше предложение?
— Перед тем как вас пригласить, я переговорил с ректором здешнего политехнического института Абылкасом Сатиновым. Высказал ему, как старшему, свою обиду на вас… — сказал Евней Арыстанулы, кивком показав на телефонный аппарат. — Абеке человек мудрый и чуткий. Я ведь, жалуясь на вас, просил у него совета. Он пожалел, видимо, и меня и вас. Короче, аксакал, он приглашает вас в свой институт… Перейдете туда доцентом, зарплата такая же, как у нас, никаких к вам претензий не будет. А дальнейшие ваши успехи целиком будут зависеть от вашего поведения. Я в этом деле вам не советчик…
— Я согласен, Ебеке. Заявление вам сейчас писать? — А. К. виновато улыбнулся: — Если два академика решили мою судьбу, не согласиться — с моей стороны будет глупо и вообще нетактично. Ебеке, я понял только сейчас, что перешел всякие границы и совсем запутался. Стыдно мне, — сказал он, подавая ректору заявление…
Люди всегда сопротивляются переменам. Инерция. Крутые меры, предпринятые Е. А. Букетовым для поднятия престижа и учебно-образовательного уровня Карагандинского госуниверситета, не пришлись по душе некоторым преподавателям, и, конечно, их противодействие не прекратилось с уходом одного доцента-кляузника. Сигналы «бдительных» анонимщиков продолжали поступать наверх. Хотя ни один из них не подтверждался, тем не менее они рассматривались, что отнимало у ректора (не только у него, но и у всего коллектива, в том числе и партбюро университета) много времени, необходимо было давать и письменные объяснения. Парадоксальным было то, что приходилось давать ответы неизвестному лицу, скрывавшемуся под вывеской «Честный коммунист». И, злясь на свою беспомощность, Евней Арыстанулы иной раз пытался образумить чиновников вышестоящих органов, говоря, что вообще пора прекратить практику рассмотрения анонимок. «Если он человек честный и настоящий коммунист, пусть подписывается своим именем и фамилией, тогда я буду с ним разговаривать на равных и, возможно, сообща мы устраним те недостатки, о которых он сообщает в своих жалобах…» — писал ректор КарГУ.
Но, увы, институт анонимщиков, как мы знаем, благополучно просуществовал почти до 1990-х годов…
Как-то Евней Арыстанулы зашел в университет поздно вечером после собрания областного актива, чтобы взять бумаги, которые намеревался прочитать дома. Встретив в приемной казашку в годах, но еще не растерявшую красоты, одетую по-городскому, он кивком головы из приличия поздоровался с ней. Женщина улыбнулась. Блеск ее черных глаз Евнею кого-то напомнил. Но он не стал разговаривать с незнакомкой, не задерживаясь в приемной, быстро прошел в свой кабинет.
Однако не успел разобрать бумаги, как вошла секретарь.
— Агай, эта женщина ждет вас. Пришла после обеда и не уходит… Будто бы она вас хорошо знает. Но себя не называет…
— Я тоже будто бы где-то ее видел, Сара, только не могу вспомнить ни имени, ни города. Ладно, пригласи.
Женщина вошла в кабинет раскованно, подала ему руку, где на среднем пальце сверкнуло массивное золотое кольцо. Светские женщины первыми не подают руку мужчинам, с них достаточно кивка головы. А посетительница будто бы специально пренебрегла манерами.
— Неужели не узнал меня, Евней. Я удивлена! — проворковала она. — Значит, уже годы взяли свое…
Голос ее был звонкий и знакомый Евнею до боли. Да и блеск ее черных глаз, все еще по-молодому жгучих, и кокетливая, мягкая улыбка вдруг пронзили его сердце. Он узнал ее. И, быстро отодвинув свое кресло в сторону, шагнул к ней навстречу.
— Бог мой, неужели ты, Карагоз, потерянная мною навсегда? Удивлен, не ждал, конечно, потому и не узнал. Сколько зим, сколько лет прошло с тех пор… Тридцать четыре, нет, тридцать три года, как мы не виделись. — Он все не выпускал ее пальцев из своих рук, говоря первое, что пришло на ум. Не отдавая отчета своим действиям, скорее подчиняясь порыву сердца, вдруг притянул ее к себе и заключил в объятия, сначала поцеловал в обе щеки, а потом, осмелев, прильнул к ее губам.
Это был счастливый миг встречи двух влюбленных, потерявших друг друга на дорогах жизни. О долгожданной этой встрече каждый из них грезил во сне и наяву, лелеял ее в своих мечтах, представляя по-разному. И вот она произошла в этот зимний вечер, и все былое как бы ожило. Обоим уже было за пятьдесят, но в этот час они почувствовали себя снова молодыми, с волнением вспоминали юные годы: маленький аул Баганаты, как с наступлением сумерек они в обнимку спускались с высокого обрыва к роднику; и, взявшись за руки, долго гуляли среди берез; Евней вполголоса, проникновенно читал ей новые стихи, иногда и свои, посвященные ей, Карагоз. А потом полетели дни, месяцы, годы разлуки — она уехала в Алматы, училась в университете; а Евней остался учительствовать в сельских школах, чтобы спасти от нищеты своих братьев-сирот; и теперь только в письмах они говорили друг с другом, делясь в них своими по-юному чистыми чувствами.
А теперь они долго стояли, обнявшись и исступленно целуясь, будто бы им снова было по семнадцать лет. В этот сладостный миг они забыли, что годы их осыпаются, как листья в саду золотой осенью жизни. Вот так, не думая ни о чем, можно было стоять вечно. Но, увы!
Радость встречи прошла быстро, слишком быстро, как внезапно вспыхнувшее в ночи пламя и сразу погасшее. Они сели в кресла, расположенные в углу кабинета. Евней попросил секретаря принести чай. Когда Сара принесла чайник с посудой, он сказал ей: «Можешь идти домой…»
— Ну, дорогая, рассказывай, откуда ты свалилась к нам, в Караганду? — спросил Евней свою гостью. — Не буду тебя мучить долгими расспросами о том, куда ты пропала в тот год, когда я приехал в Алматы. Не буду также рассказывать тебе, как я горевал, потеряв тебя, и как долго искал. Не буду и все. Это пройдено, прожито и возврата к тому уже нет… И не будем друг друга винить. Договорились?.. Только я поведаю тебе об одном необыкновенном случае, произошедшем со мной, дорогая Карагоз: однажды пожилая цыганка, поймав меня на улице, нагадала мне, что я потерянную свою девушку обязательно встречу через долгие годы, когда у нее и у меня появятся на лице морщины и начнут седеть волосы, и если я не буду мстить ей за доставленное мучение, прощу ее, то буду безмерно вознагражден и получу истинное удовольствие… Вот видишь, мы встретились, я никогда не верил всяким гадалкам и предсказателям судеб. А теперь начинаю верить. Ну, хватит об этом, слушаю тебя, красавица моя!..
— Что рассказывать? Живу в Актюбинске. Работаю старшим преподавателем на кафедре русского языка в пединституте… О твоих успехах наслышана. Ты многого добился, поздравляю от души!.. Кстати, я знала без предсказаний цыганки, что ты станешь известным человеком, у тебя были для этого задатки с молодых лет. О чем теперь жалеть. Не суждено было нам жить под одной крышей, такое уж предначертание Аллаха…