И еще раз перекрестил его князь, и при этом скорбь искривила его золотистые брови, в уголках рта дрогнула искренняя печаль.
Евпатий низко поклонился князю, коснувшись пальцами пола, и сошел с крыльца. Плечом он почувствовал при этом сухое и крепкое плечо сошедшего вместе с ним Ингваря.
Выезд был назначен на следующее утро.
С вечера выбрал себе Евпатий коня из табуна, пригнанного из-за Оки. Это был серый, в яблоках, с аспидной гривой четырехлеток, которого он сам по весне объезжал на Княжом Лугу. Потом пригнал коня на спину легкое с алым потником седло.
Из конюшни, передав коня Нечаю, Евпатий прошел вслед за сотником в низкую дверь кладовой, где складывались конская упряжь, оружие.
Здесь Евпатий долго выбирал себе, взвешивая на руке, меч и секиру.
Старый сотник снял со стены круглый половецкий щит, кованный по кругу серебром и чернью, и оглянулся на сына. В его глазах, вдруг ставших большими и светлыми, возник тот облик снисходительной ласки, который был памятен Евпатию с детства: так смотрел на него отец, гордясь и опасаясь за его жизнь.
— Иди и блюди Русь, сын мой, — сказал он опуская глаза. — Пусть меч твой будет крепок и крепка душа. Жену твою и отрока-сына сохраню я.
Он передал Евпатию свой щит.
…В низкой подклети, куда в крохотное отверстие проникал голубой звездный свет, Евпатий долго сидел на краю своей постели. К его плечу льнул Михалко. Мальчик трогал быстрыми пальцами бороду отца, усы и дышал при этом в самое ухо Евпатия. Воин чувствовал нежное тепло сына, слышал, как билось у его груди маленькое сердце.
Белыми руками тянулась к мальчику мать. Евпатий не различал в сумерках лица жены, ему видны были только золотые искорки в ее широко раскрытых глазах.
— Уронишь мальчонку, Евпатий, — шептала Татьяница. — Дай его мне! Ну, отдай же!
Взявши мальчика на руки, она сказала:
— Не хочется мне отпускать тебя в дальнюю сторону, Евпатий. Сердце щемит и сулит долгую разлуку. Как мы без тебя тут будем в такую трудную годину?
— Ворочусь я скоро, лада. В доме родительском никто вас не тронет.
— А ворог придет к Рязани, кто защитит нас без тебя, Евпатий?
— Не пустит ворога к городу князь наш. Дружина его храбрая заступит чужеземцам дорогу.
— Примечали старые люди приметы и говорили на посаде: быть Рязани в разоренье. А что, если приметы те сбудутся?
— Лгут старые люди, голубка. Без примет строилась Рязань, и не приметам повалить ее.
— Не брани старых людей, Евпатий.
— Если подойдет ворог к стенам Рязани, то еще не затупился меч у отца моего. Разве дрогнет в руках его бранная палица?
— Чернигов — путь не близкий! Прогляжу я свои очи, на дорогу глядючи!
— Поспешать я стану. О тебе думать буду. С птицей быстрою пришлю тебе весточку…
Когда под застрехой прокричал старый петух и ему дружно отозвались петухи в других концах города, Евпатий услышал, что старик сотник вышел на дворовое крыльцо и сказал глухим спросонья голосом:
— Коней седлать!
Евпатий вышел из подклети на серый от росы двор. В стойке фыркал и бил нетерпеливым копытом в долбленую колоду конь. Конюший Нечай ворчал, уговаривая коня:
— Не блажи! Кому говорят! Угомонись же ты, волчья сыть! Вот погоди, дальняя дорога жир-то с тебя спустит…
Когда на площади перед царским теремом проиграл рог собора, Евпатий выехал за ворота родительского дома. Следом за ним выехал конюший Нечай Проходец и воин Замятня — серый медведеобразный муромчанин, ратный сподвижник старого сотника.
Перед крыльцом Евпатий сошел с седла и, придерживая левой рукой меч, правой снял с головы тяжелый шлем.
На верхней ступеньке крыльца стоял сотник. За ним в почтительном отдалении стояла мать Евпатия — старая Дарьица, женщина сырого сложения и бесконечной доброты.
Евпатий склонил колено перед сошедшим на последнюю ступеньку отцом.
Сотник положил на голову сына тяжелую руку. И в эту короткую минуту расставанья пробежала перед Евпатием вся его жизнь; вспомнились и обожгли горечью невозвратимости отрочество, первая охота с отцом на красного зверя, рыбные ловы в затонах Оки, юность с ратными походами, первая рана от вражеского копья и затмевающий свет очей пыл боя…
Евпатий припал щекой к рукаву отца и проговорил срывающимся шепотом:
— Прости мне, батюшка, все мои вины и обиды…
Вслед за сотником приблизилась к Евпатию мать. Евпатий обнял старуху, в слезах прильнувшую к его груди. И тотчас же по дубовому настилу городового проезда застучали копыта многих коней и из-за угла выехал княжич Ингварь.