Евпраксия пыталась растолковать:
— Крест — не символ смерти, а, напротив, символ бессмертия. Иисус смертью смерть попрал. Принял муки на кресте, чтоб спасти человечество, искупить первородный грех.
Но Боняк повторял упрямо:
— Нет, не понимаю. Половецкого Бога понимаю, христианского — не могу.
— И никто не может, — вторила Опракса. — Он на то и Бог, что понять, охватить Его нашим грешным умом нельзя. Надо просто верить.
Хан чесал затылок:
— Как так верить — не понимая? Чепуха какая-то.
Но во всем остальном Боняк вел себя любезно, распорядился накормить слуг и девочку, предлагал остаться у него в кочевье, снова выйти замуж за какого-нибудь знатного кумана, а тем более, что у них многоженство не возбраняется. Евпраксия благодарила, говорила, что подумает, только съездит сначала в Киев, повидается с матерью...
Хан нахмурился:
— В Киев не пущу. Я враждую с Киевом. Поезжай куда хочешь, только не в Киев.
— Хорошо, поеду в Переяславль, к брату, князю Владимиру Мономаху.
— А потом в Киев? Нет, меня не обманешь.
Ксюша тоже обиделась и спросила:
— Так я гостья у тебя или пленница?
Ухмыльнувшись, Боняк ответил:
— Гостья, пленница... а точней — заложница.
— Как? Заложница?! Поясни, пожалуй.
— Я пошлю к Путяте. Дескать, выбирай: или ты сдаешь Владимир-Волынский, или мы отрубим голову Евпраксии, девочке и ее слугам. Проще не бывает.
Евпраксия судорожно сглотнула:
— Неужели отрубишь, если он не сдаст?
Половец расплылся:
— Поживем — увидим...
Первая неделя прошла в страшном ожидании. Наконец вернулся от Путяты посыльный, сообщивший мнение Вышатича: никакой Евпраксии Всеволодовны здесь не может быть, он не верит и сдавать Владимир не собирается. Что ж, Боняк опять отправил гонца — вместе с грамотой, слезной, жалобной, писанной Ксюшей собственноручно, а для верности приложил к письму два мешка, в каждом из которых находилось по отрубленной голове — Хельмута и служанки-няньки. Тут уж было не до сомнений. Воевода, испугавшись гнева ки-
евского князя, доводившегося Опраксе двоюродным братом, на словах согласился оставить город, но просил гарантий безопасности столь высокопоставленной заложницы. Хан ответил: пусть приедет за ней луцкий князь Святоша — мы его обменяем на княжну и ребенка; а потом вместе с ней вы выйдете из Владимира, мы тогда в ответ отдадим Святошу. Поразмыслив, киевляне дали «добро».
Ранним утром 23 августа из ворот Владимира-Волынского выехали десять дружинников во главе со Святошей — юным князем, сыном Давыда Черниговского. Встали в чистом поле. А со стороны Боняка появился тоже десяток вооруженных половцев, двигавшихся вместе с Эстер и беглянкой императрицей. В полверсте друг от друга замерли. Женщина с малышкой на руках и Святоша отделились от своих групп и пошли навстречу. Обменялись поклонами. Евпраксия произнесла:
— Благодарна тебе за милость. Буду век молиться за твое здоровье.
Он проговорил:
— Пустяки. Город отвоюем назад, а отрубленную голову снова не пришьешь.
С тем и попрощались. Половцы увезли Святошу. Русские — Опраксу. Полчаса спустя женщина предстала перед Путятой.
Он сошел с крыльца, поклонился, приложился к ее руке. Был не столь коренаст и крепок, как его старший брат, тоже воевода, Ян Вышатич; но обоих отличал невеликий рост и кривые ноги кавалериста. А зато их племянница, давняя Ксюшина товарка — Фекла-Маль-га, больше походила на дядю Путяту — те же озорные хитрые глаза, те же мелкие мышиные зубки. Как давно подруги не виделись! Целых десять лет!
Между тем Путята сказал:
— Вот не ожидал повстречаться в этих краях с твоей милостью! Иудеи киевские приносили вести из германских земель о твоих невзгодах, но никто не думал,
что ты возвернешься. А тем более в лапы к степнякам угодишь!
— Я-то и сама степнячка наполовину, ты забыл? Но не ожидала, что Боняк мной воспользуется, дабы надавить на тебя.
— Ничего не сделаешь, матушка-княжна! Ведь война у нас. На войне все средства хороши.
Евпраксия спросила:
— Не погубят Святошу, нет?
Он запричитал:
— Ох, надеюсь, что обойдется. Будем Бога молить о его спасении.
— А когда город им уступишь?
— Завтра поутру.
В общем, план удался. Половцы заехали во Владимир-Волынский, и туда прискакал Давыд Игоревич. А отпущенный Святоша возвратился к отцу в Чернигов. Ксюша вместе с войском Путяты покатила в Киев.