— Да откуда ж мне знать, если я была далеко?
— Ах, не притворяйтесь, вам не обвести меня вокруг пальца.
Та пожала плечами:
— Странный разговор. Лишь туман и одни намеки. В чем вина моя? Объясните прямо.
— Прекратите, Лотта! Что за повелительный тон? Перед вами императрица. Ничего объяснять я не собираюсь. Лишь прошу учесть: мы еще сочтемся. И кому-то сильно не поздоровится в результате.
Немка усмехнулась:
— Интересно, кому же? Может, той, кто стремится к разрыву супружеских уз? Ведь с разрывом утеряется статус императрицы... Кем тогда окажется та особа?
— Тем же, кем была: маркграфиней Штаден-ской — по первому мужу — и великой княжной Киевской — по рождению.
— ... приживалкой при дворе пасынка? Незавидная доля!
— Конрад любит меня как мать!
— Вы об этом скажите его будущей жене. Мать и сын ровесники? Столько времени коротают вместе? Очень любопытно!
Ксюша не стерпела, сорвалась на крик:
— Вы поганка, Берсвордт! Я вас ненавижу. И добьюсь, чтобы вам в Каноссе указали на дверь.
— Воля ваша. Значит, встретимся где-нибудь еще. Мир-то тесен. А Фортуна неумолима.
— Только не стройте из себя перст судьбы!
— Что же строить, если мне назначено стать как раз перстом?..
Евпраксия, кипя от негодования, двинулась по коридору мимо Лотты и демонстративно толкнула ее плечом. Каммерфрау шарахнулась в сторону, поклонилась подобострастно и негромко, но явно хмыкнула. А потом убрала улыбку и проворчала: + Ничего, ничего: с лошадью не вышло, выйдет как-нибудь иначе, еще!»
День спустя главные обитатели замка поскакали в Милан: Адельгейда с Матильдой, Вельфом и Урбаном, а фон Берсвордт — в многочисленной свите Конрада.
Коронация совершилась 27 мая. Городские жители радостно приветствовали молодого монарха на соборной площади, а коллегия консулов созданной недавно в Милане коммуны (по примеру Мантуи, Пизы и Феррары) поднесла ему символический ключ от Ломбардии. Как и предполагалось, поселился он в королевском замке Павии, но Опраксу к нему Матильда не отпустила, опасаясь за ее жизнь. Рассудила про себя: пусть сначала выступит на соборе, созываемом Папой, выполнит свою миссию, а потом уж катится по собственному желанию... Евпраксия не возражала: не хотела жить в одном замке с Лоттой — и вернулась с маркграфиней в Каноссу.
А собор был назначен на будущую весну.
Год спустя, Италия, май
Лето, осень и зима миновали для государыни без каких-либо неприятностей. Иногда она выезжала на прогулки в окрестностях замка. Иногда играла с герцогом Вельфом в шахматы. Иногда с Матильдой — в запрещенные в то время католической церковью карты. Иногда по просьбе супругов пела русские и половецкие песни под аккомпанемент лютни. Но обычно, сидя у себя в комнате, вышивала или читала, постоянно думая, как затем пойдет ее жизнь — после выступления на со-
боре. Где ей преклонить голову? Драгоценностей хватит ненадолго. А на что потом жить? Возвратиться домой, на Русь? Но одной, без охраны, отправляться в такую даль она не рискнет. А примкнуть к обозу еврейских купцов ей как императрице не позволит гордость. Может, сесть на корабль, плывущий к Константинополю, а оттуда в Киев? Но для этого у нее слишком мало денег. И потом — опасность оказаться в руках у пиратов, от которых страдает всё Средиземноморье. В плен возьмут, продадут в сераль какого-нибудь султана... Бр-р! Хуже, чем за Генрихом замужем!..
Мысли были тяжкие, невеселые. Часто плакала. И не знала, на что решиться.
Между тем зима начала медленно сдавать. В феврале потеплело, небо стало чистым, прекратились дожди, а дороги высохли. И пришла пора двигаться в Пьяченцу — городок, что стоит южнее Милана, на одном из берегов По, — где и созывался Урбаном церковный собор.
Вельф скакал верхом, и высокое страусиное перо трепетало на его полукруглой бархатной шапочке, отдаленно напоминавшей современный берет. Адельгей-да с Матильдой ехали в повозке; первая — в скромном темном облачении, без каких-либо украшений, только ожерелье из жемчуга; а матрона была одета пестрее — в фиолетовый плащ, синее, расшитое драгоценностями платье, подпоясанное серебряным ремешком, бирюзовое покрывало на голове. Вслед за ними следовали повозки со слугами. Охранял именитых каноссцев конный вооруженный отряд, состоявший из семидесяти рыцарей, облаченных в кирасы и высокие металлические шлемы. А на длинной пике, прикрепленной к седлу одного из первых кавалеристов, развевался флаг с гербом дома Вельфа — головой единорога, обрамленной дубовыми листьями и скрещенными мечами.
На подъезде к Пьяченце к ним навстречу выехали посыльные Папы Римского, проводили в город и сообщили, что собор откроется завтра, в чистом поле, на бе-