— Что вас привело в Кведлинбург? — обратилась к брату бывшая принцесса. — Я не столь наивна, дабы полагать, будто вами двигало исключительное желание навестить меня...
— Нет, ну почему же! — вырвалось у Генриха, но потом он сам почувствовал, что переиграл, и весело рассмеялся. — Да, не стану спорить: побудило меня к поездке очень важное дело... Говорят, в вашем монастыре проживает и учится дочь великого князя Киевского?
— Совершенно верно. Через две недели Евпраксия примет католичество и уедет от нас, чтобы обвенчаться с Генрихом Длинным. Свадьба назначена на двадцать второе августа.
Самодержец закинул ногу на ногу, поболтал носком сапога и негромко бросил:
— Свадьбы этой быть не должно.
— Как?! — воскликнула аббатиса. — Вы меня пугаете.
— Я решил женить на русской моего старшего, Конрада. Мне необходим союз с Киевом. Для похода на греков, на Константинополь.
Адельгейда разнервничалась, отодвинула от себя серебряную тарелку и побарабанила пальцами по столу.
— Но жених и невеста поклялись перед алтарем, что обручены. Свадьбу отменить может только смерть одного из них.
Генрих усмехнулся:
— Что вы предлагаете? Отравить маркграфа?
Женщина ответила резко:
— Не паясничайте, ваше величество! Вы прекрасно поняли мою мысль. Клятва у алтаря священна. То есть принадлежит Всевышнему. Ни один из смертных не имеет права посягнуть на нее.
Император кивнул:
— Да, согласен. Но ведь я — помазанник Божий. Значит, не простой смертный. И такое право имею.
— Не берите на себя слишком много, брат. Как бы не пришлось впоследствии каяться. Или вы забыли Ка-носсу?
— Хватит! — оборвал ее венценосец. Помолчал и добавил более спокойно: — Не напоминайте о моей слабости. Я был слишком молод. Вместо военного вмешательства совершил паломничество... Глупость несусветная!.. Добиваться своего можно только силой. Уважают сильных. А на слабых плюют... — Поднял кубок с вином. — Предлагаю выпить за здоровье моего наследника Конрада и его будущую невесту, кем бы ни оказалась она!
Адельгейда ничего не произнесла и в молчании сделала несколько глотков. Самодержец продолжил:
— А теперь я, по крайней мере, мог бы посмотреть на твою киевлянку?
— Так ли это важно, ваше величество? — усомнилась она.
— Уж не думаете ли вы, что я съем ее, словно каплуна? — улыбнулся Генрих. — Не тревожьтесь, ваше высокопреподобие: у меня имеются отдельные недостатки, но в каннибализме уличен еще не был. Хоть кого спросите!
Неохотно Адельгейда позвонила в колокольчик и велела прибежавшей монашке пригласить сюда княжну Евпраксию. Вскоре дверь открылась, и монарх, бросив взгляд на вошедшую, ощутил нешуточное волнение. Да, подобной красоты он еще не видел! Девочка за эти два года сильно повзрослела, выросла, превратилась в стройную изящную девушку, вместе с тем сохранившую детские черты; смуглая, не типичная для немецких женщин кожа и бездонные ореховые глаза делали ее лицо магнетически притягательным. Темная простая одежда, ниспадавшая живописными складками, шла ей невероятно.
Поклонившись, Ксюша заговорила на хорошем немецком:
— К вашим услугам, матушка Адельгейда.
Та ответила хладнокровно:
— Я хочу представить вашу светлость императору Священной Римской империи, королю Германии, Генриху Четвертому, по его просьбе. Августейший брат мой выразил желание познакомиться с дочерью великого князя.
Кровь ударила в лицо русской. Вся затрепетав, преклонила колено и с невероятным трудом выдавила приличествующие слова:
— Ваше величество... это для меня честь... я благодарю...
Самодержец протянул ей руку для поцелуя. Ев-праксия коснулась пальцами кисти венценосца, чтобы поднести к губам, но внезапно вскрикнула и отпрянула: между перстами промелькнул электрический разряд, как миниатюрная шаровая молния.
Немец улыбнулся:
— Что, ужалились? Это ничего, так со мной бывает... Встаньте же с колена. Не смущайтесь, душенька. Поднимите голову. Я хочу рассмотреть как следует ваше личико.
Помня ужасы и нелепицы, постоянно рассказываемые о германском правителе, Ксюша была готова упасть без чувств. Но, собрав остатки воли и мужества, медленно, с усилием, подняла голову и взглянула в глаза этому чудовищу, дьяволу во плоти, ненавидящему Святую Церковь и погрязшему в самых изощренных грехах...
...и увидела приятного, умного мужчину, благородного и изящного, может быть, с излишне бледным лицом, с темными кругами под нижними веками, но с такой гипнотической силой во взоре, мощью и каким-то всевластием, исходящим от его существа, что она не могла ни пошевелиться, ни произнести что-нибудь осмысленное...