— Это скорее всего Джеймс Огастес Грант, английский путешественник, умерший в 1852 году. Только у него может быть кроткое и вместе с тем отважное лицо, которое все вы сумели оценить… Видимо, пятидесятилетие со дня смерти его и было отмечено выпуском памятных знаков.
Вновь некоторые сомнения выразил Зяма.
— Не следует исключать и другой вариант: Грант — это советский латышский писатель, настоящее имя его Екабсонс, вот в честь его…
— Ты свои одесские шуточки брось! — возмутился профессор из Одессы. — Будут тебе в честь какого-то латыша выпускать коллекционные крупногабаритные марки! Да он и жив еще, этот твой латышский еврей Екабсонс! А живых у нас не любят!
Короткий диспут завершился тем, что кандидатура латыша была отклонена решительно, несмотря на то, что тот — член КПСС (национальность решено было не принимать во внимание, поскольку в исторической общности, называемой советским народом, все равны — и латыши, и эвенки, и евреи, и русские). Одновременно Григорию Сагайдачному сделали внушение: негоже заострять ситуацию, а то можно напомнить, что профессор вовсе не Сагайдачный и вообще не Григорий, а…
Профессор тут же извинился, а затем изменил тему, поставив вопрос о том, что изображено на обратной стороне памятного знака, посвященного смелому полярному исследователю Гранту.
Ответ дался не сразу, все долго размышляли, строя догадки, пока Борис-билетер не глянул на часы и не произнес:
— Величественное здание, что на обратной стороне знака, это, безо всякого сомнения, Музей Арктики. Да, Музей Арктики.
Молчание выразило согласие с такой трактовкой… Затем профессор дал вздохом понять, что кое-что его тревожит.
— Меня, — промолвил он, — смущает изображенное за спиной Франклина здание… Никак церковь?
— Ошибаетесь, профессор, — решил блеснуть эрудицией Фима-ядерщик. — Музей. Атеизма. Как Казанский собор в Ленинграде.
Облегченный вздох последовал немедленно… Воодушевленный профессор предложил выпить и первым поднял тост (коньяк стоял на краю стола) за мужество первопроходцев.
— На жалких суденышках входили они в толщу льдов, круша торосы. Этим отважным людям, то есть Джону Франклину и Джеймсу Огастесу Гранту, далеко, конечно, до покорителей целины, по зову партии и правительства вступивших в неравный бой со стихией непаханой степи. Да, им далеко до них, но тем не менее — честь и хвала смелым и отважным, прапрадедам тех, кто был некогда нашим союзником в битве с фашизмом и оказал кое-какую помощь в смертельной схватке нашего народа с фашизмом.
— Уважаемый коллега, — почтительно заметил Фима, — разделяя вашу точку зрения, хочу все-таки внести небольшое уточнение. Как мне кажется, следует говорить не “кое-какую помощь”, а — “кое-какую незначительную помощь”!
Предложение было принято без голосования… Борис-билетер слушал с кислой улыбкой. Мановением руки он предложил Фиме закончить речь, и тот высказал предположение, что Франклин, Грант и его сотоварищи руководствовались в плавании по северным льдам некоторыми идеями Ломоносова.
— Дорогой коллега! — поднялся Григорий Сагайдачный, — выражая полное удовлетворение, целиком и полностью согласный с вами, я тем не менее…
Он мог бы говорить дольше, но Зяма нетерпеливо напомнил, глянув на стол:
— Время, время, а время, сами понимаете…
Наступило долгое молчание, все чего-то ждали, уставясь на хозяина. А тот рассматривал коньячную рюмку, вертя ее в пальцах. Все понимали, что наступает решающая стадия.
Фима откашлялся, волнение, видимо, стянуло его горло.
— Я, как вы знаете, живу в отрыве от цивилизации, в закрытом городе, до нас газеты часто не доходят… Хочется узнать, сколько за памятный знак в честь Франклина дадут таких же знаков в честь… эээ… сына одного инспектора учебных заведений города Симбирска?
И уставился на Бориса-билетера.
Тот пожал плечами.
— Смотря где. Официально в магазине для коллекционеров за сто единиц Франклина дадут восемьдесят знаков с сыном инспектора, не помню уж его фамилию. Но… — Билетер закурил. — Но в толкучке около магазина — за одного Франклина дадут десять уроженцев Симбирска, если не больше: он ведь очень популярен среди жителей земли, отдающих ему свою любовь за смелость в полярных льдах.
И Борис приступил к решающей стадии. Вновь произведены были манипуляции с потайными кнопками в письменном столе, выдвижной поднос предъявил наследникам найденные в айсберге сокровища. Всего на полминуты — и в волнении вставшие наследники сели. Вопрос “сколько на одного?” витал в воздухе, но так и не повис на языке кого-либо.