Да, точно, это была полынь, полынь, растущая в полях, по которым едут дальнобойщики; эти парни переминают даль своими огромными колесами и между делом — подсаживают таких вот дурочек, чтобы... И тут я понял, чем на самом деле пахнет изо рта Манилы. Мне стало плохо, и я побежал в туалет. Туалет был закрыт, потому что...
— Молодой человек, мы еще не выехали из санитарной зоны! — проводница пальцами давила мокрые пакетики чая по стаканчикам и складывала выжатые пакетики в большую банку, залитую кипятком. Мне стало еще хуже. Я выбежал в тамбур, вдохнул поглубже тамбурного воздуха и растворился в темноте. Сколько так простоял, я не помню, — пока не полегчало, а может, окончательно поплохело. Это в принципе одно и то же. Я стал повторять про себя слова из песни:
Это песня из детского кинофильма про детей-таджиков, которые боролись с басмачами за тетрадку Устатели. В ней таджик-ученый Устателя описал секретный способ, как плавить какой-то редкий металл. За секретную тетрадку детям помогал бороться учитель Талиб Сатарович. Мне так нравился этот фильм! Его обычно показывали по центральному телевидению на весенние школьные каникулы. Сейчас этот фильм сожгли, наверное, чтобы никто больше не вспоминал про то, что нет разницы между детьми: дети таджики-не-таджики — всем нам жилось когда-то очень прикольно без той хуйни, которую вдруг придумали взрослые. Мы проиграли свое детство, и тетрадь Устатели нашли не те, кто должен был. Поэтому теперь в весенние школьные каникулы детские программы не показывают. Я вернулся в купе и подсел поближе к борцу Мише, чтобы не вдыхать ароматы дальнобойщиков изо рта журналистки.
— Я знаете как боролся! Меня даже на разборки приглашали разбираться! — с каждым гласным звуком Миша подсвистывал какой-то своей личной дыркой, которой у нормального человека нет. — На рынок вызывают, что там, типа, наехали! Приезжай, Миха, на разборки! И чо?! Стоят качки накаченные по тренажерным залам! Фитнес — хуйня!!! Залом, хрясь, — рука сломана, подсечка, залом, — нога сломана. Пять минут, и все эти качки с переломами валяются! — Миша засмеялся и засвистел, как соловушка у китайского императора. — Только однажды дорогу переходил по светофору, с палебрика ступил и сломал ногу! Все, со спортом пришлось завязать... Вот ты!!! — Миша взял меня за плечи. — Вот ты, ответь мне, я дьяков спрашивал, отцов! У меня столько вопросов, а мне никто так и не ответил! Про религию!
— Что конкретно вас интересует про религию?
— В августе 1991 года я работал на колхозном рынке в городе Свердловске...
— Ой, подождите, я диктофон включу! — Манила пошарила в «пуме» рукой, виновато загогатала. — Да где же ты? — вытянула из «пумы» сиреневый носок, потом черную мужскую майку, наконец, схватила сумку и вытряхнула из нее все свое и не свое белье.
— ...мы отбирали товар у новичков, собирали дань со старичков, в общем, — все, как обычно. Мое внимание привлекли два подростка с большими мешками из-под картошки. Мешки их были набиты румынскими кроссовками, сшитыми на фабрике «Клюжана».
— Всегда он у меня где-то застревает, вот... — Манила вытянула над столом огромный носок и вывернула его. На стол упал включеный диктофон.
— Говорите, Михаил, говорите, не смущайтесь! — Манила прищурилась и вся ушла в свои челюсти, которые все это время разминались с куриной косточкой.
— ...«Клюжана». Подростки были из города Челябинск, что недалеко от Аркаима, где, по воспоминаниям современников, жил Заратустра. Все лето они проработали на Старо-Оскольском Электромеханическом заводе. Зарплату им выдали кроссовками, и вот они пытались обратить их в хлеб насущный, толкая на моей территории. Я сказал, что половину надо отдать мне — это входной билет в мир русского капитализма. С остальной половины я буду брать десятину. Парни заплакали и сказали, что учатся в свердловском театральном училище на кукольном отделении, и что если у них не будет денег, то придется ехать домой, в Челябинск, — разносить почту.
— Закусывайте, молодой человек! — Расмус протянул мне свою куриную ножку из большого пакета с надписью «Дзинтарс-парфюм». Я захотел выбежать, но прерывать Михаила было опасно для здоровья, тем более его рассказ напоминал исповедь. А сбегать с исповеди вообще неприлично. Я остался.
— Я ненавижу театр! Все наши проблемы начались как раз с театра! Вспомните Чехова и его друзей-спонсарей! Куда спускали свои капиталы господа? На театр и революцию! МХАТ сделали и в жопу государство великое отправили! Все! Все, кто дает деньги на театр, — они все что-то замышляют! Их всех проверять надо! Революция, так, потом что, устаканилось все, как-то зажили, успокоились и нна тебе! Таганки! И в Праге танки! Ага! А сейчас... зашевелилась контра! Опять по подвалам тусуются, шушукаются! Театры открывают! Что будет дальше, всем известно! Пиздец! Сейчас на него они деньги и собирают, меценаты ебаные! Отобрал я кроссовки у парней! Ненавижу театр!