МАТЬ. Ресси! Ресси!
В последний момент успевает вынуть из-под чьих-то ног собаку-робота. Поднимает голову — перед ней стоит гид.
ГИД. Ну, здравствуй, Тоша!
МАТЬ. Здоровее видали!
ГИД. Узнала?
МАТЬ. Нет!
ГИД. Узнала! Иначе не стала бы тут весь этот цирк устраивать!
МАТЬ. У меня дети женятся...
ГИД. Какие дети, Антонина?! Что ты тут делаешь? Кто эти люди? Чем ты занимаешься?
МАТЬ. Я? Я занимаюсь! Я людям радость дарю! А ты? Шпионов по России возишь? Туры по секретным объектам!
ГИД. Опомнись, какие шпионы! Вся Европа открывает границы, — сейчас шпионов нет! Что у тебя в голове, — все какие-то штампы! Поэтому тебя из театра и выгнали!
МАТЬ. Меня выгнали не из-за штампов! В голове! Меня из-за тебя выгнали!
ГИД. Ты сама виновата! Нужно было быть гибче! Это все-таки театр!
МАТЬ. Это была моя роль! Я ее со школы наизусть учила!
ГИД. Тоша, ну какая ты бесприданница? Твое амплуа... вот — мать... мамаша Кураж... кибитка, разбитная жизнь, седые вихры на ветру и труха из-под юбки!
МАТЬ. Меня уже утвердили, мне уже платье шить стали! Размеры сняли... А тут ты...
ГИД. А тут я! Я любила его, Тоша, понимаешь, любила! И он решил, что я буду Ларисой!
МАТЬ. Он тоже мне предлагал быть его Ларисой, но я не стала ноги раздвигать!..
ГИД. Поэтому ты и не Лариса!
МАТЬ. Я еще сыграю свою роль! Вы еще все ахнете!
ГИД. Я уже, Тоша, ахнула, когда тебя здесь увидела!
МАТЬ. Это только репетиция перед большим бенефисом!
ГИД. Да, так все неудачники говорят.
МАТЬ. А что ж ты здесь? С неудачниками?
ГИД. Я уже давно... в творческом отпуске... ролей нет... играть нечего, из нового — пишут одну чернуху, а классику я уже всю переиграла! Жду...
МАТЬ. Ну жди, жди...
Гладит собаку. Собака лает.
МАТЬ. Забери меня, Ресси, отсюдова... в Интернет!
— Я — раб любви! — так я думал, стоя в лифте сочинской «Жемчужины». Меня предупредили, что судьбы многих кинематографистов решились как раз в этом лифте. И судьбы некинематографистов тоже. А многие в поисках фортуны вообще садятся в этот лифт голыми, — вдруг дверь откроется на этаже, а там — знаменитость в ожидании коитуса. На всякий случай я не надевал плавки, заходя в этот лифт.
— Я раб любви! — Я нажал на кнопку и стал спускаться. — Последний день съемок, а дальше — слава, богатые женщины-фанатки, презрение прессы, деньги, — мурлыкал я про себя, закрыв глаза. Все было бы так, если б я не был рабом любви! Это значит, что буду все спускать! И славу, и деньги, и презрение! Ничего не останется! Только облако! Облако в штанах!
— Как вы красиво думаете! — необычайной красоты женщина зашла в лифт и сразу вошла со мной в контакт. Она представилась, и оказалось, что красива не только внешне, у нее еще красивое восточное имя. И магические, полные жизненного опыта карие глаза.
— Вы к нам на фестиваль?
— Нет...
— На кинорынок?
— Не угадали...
— Что ж, вы — турист?
— И тут — мимо...
— Как романтично, ну откройте мне ваш секрет, почему вы здесь?
— Испытываю судьбу!
— Интересно... А не хотите испытать ее на нашем кинематографическом фестивале? Нам как раз не хватает члена... жюри... в конкурс неигрового кино... У вас такой умный взгляд... Вы как-нибудь связаны с кинематографом?
— Как-нибудь...
— Да и не важно... я вас прошу... Не как официальное лицо, как женщина — посудите наш конкурс...
— Вы играете не по правилам! Вам нельзя просить! Как можно вам отказать?! Только я ограничен во времени... — Лифт остановился. Восточная Красавица схватила меня за руку и потащила за собой.
— Все мы в чем-то ограничены, но наша ограниченность не должна мешать нашей органичности! У вас внешность кинематографиста! Так будьте же им! — Женщина втолкнула меня в темный зал, и я упал в кресло с табличкой: «Жюри».
Передо мной стояла бутылка минералки, в руку мне тут же всунули блокнотик с ручкой. На экране шел неигровой фильм. Рядом, на креслах с такой же табличкой, сидело еще человек пять; они живо реагировали на все неигровое, что было перед ними: хмыкали, пускали слюни, записывали что-то в блокнотики. Я стал смотреть вперед и делать вид, что тоже что-то записываю. На экране ничего такого не происходило. Один фильм сменял другой. От скуки я стал представлять, что я сам, мое тело и сознание — это такой же экран, на котором крутится кино, и то, что я думаю и говорю, — это реплики сценария, выдуманного не мной. Меня вдруг резанула мысль, что я Актер с большой буквы, играющий какую-то смешную роль. И вот сейчас настало время выйти из этой роли, шагнуть с экрана в жизнь, чтобы стать самим собой... Я почувствовал, как внутри меня что-то рвануло наружу, — но тут все зашушукались, и я перевел взгляд со своего экрана на фестивальный. Там начался фильм, как бы документальный, про одного пожилого ВГИКовца, который воспитал целую плеяду молодых ВГИКовцев. В зале одобрительно закивали головами, — и я вспомнил, что точно так же кивали головами в университете, когда я там учился и защищал диплом. На защитах, когда ты говорил что-то от себя, излагал свои мысли, идеи, преподаватели недовольно морщились, а когда цитировал всем известные старые книжки, все довольно кивали. Вот и тут все закивали, а я поморщился. Потом показали еще пять фильмов, я потом узнал, что их было пять, мне они показались одним сплошным эпопеем! Мне поплохело, я выпил минералку, и стало еще хуже. Я стал искать глазами Восточную Красавицу, которая меня так оголтело соблазнила и бросила, но ее в зале не было. И правильно, что не было! Женщине не стоит тратить свои женские соки, просматривая такое... не знаю, как и сказать... даже не гадкое, настолько черное, мрачное, бездумное... как сгущенка с какао из моего гастронома на улице Белореченская. Я выбежал из зала, побежал по берегу и наткнулся на ослепительно белую палатку с надписью: «Мартини». Рядом с этой палаткой и стояла моя красавица. Я хотел было открыть рот, чтобы накричать на нее, — но она всунула мне в руку карточку и запела свою восточную песню: