Всю ночь Нягу простоял неподвижно в углу, сумрачный, не обращая ни на кого внимания. Во всем зале, битком набитом народом, он не видел никого, кроме Эвантии.
Женщины невольно останавливали на нем свои взгляды.
Его юношеское лицо привлекало внимание многих, и некоторые дамы даже предпринимали кое-какие попытки, чтобы приблизиться к нему, но его высокомерное и подчеркнутое равнодушие удерживало их. Хотя в глубине души Нягу льстило возбуждаемое им любопытство, он продолжал хранить отчужденный вид, притягивавший и интриговавший почти всех женщин.
Нягу осуждали за то, что он позирует. Ему действительно хотелось бы выглядеть оригинальным, интересным, на самом же деле он был глубоко уязвлен.
Могло показаться, что Нягу интересно смотреть на танцующие пары. В действительности он следил всего лишь за одной парой, видел всего лишь два существа, которые, слившись воедино, неутомимо кружились в пронизанном светом тумане танцевального зала, двигаясь ритмично и музыкально. Нягу ловил все их жесты, пытаясь по ним разгадать, что они думают. Ему не было слышно, о чем они перешептываются, но он прищуренными глазами пристально следил за каждым их движением.
Развевающееся платье Эвантии обвивалось вокруг ног Делиу, которые все время будто пытались угнаться за ее округлыми и упругими икрами. Делиу ловко держал Эвантию за талию, словно стремясь поднять ее вверх и прижать к своей груди. Заключенная в его объятия и полностью подчинившись ему, Эвантия двигалась, как повелевало ей его желание, облеченное в музыкальный ритм. Касаясь лбом ее черных кудрей, Делиу что-то шептал Эвантии на ухо, и она, вся растворившись в опьяняющем сладострастии, улыбалась ему чуть кокетливой улыбкой. Порой она поднимала на него свои глаза, пылающие наивной смелостью.
Всякий раз, когда они пролетали в танце мимо Нягу, тот невольно хмурил брови.
И если даже случалось, что взгляды его и Эвантии перекрещивались, он с подчеркнутым равнодушием отводил глаза в сторону.
— Что это такое, Нягу? Разве можно в твоем возрасте стоять и подпирать стенку, словно ты девочка — воспитанница из монастыря Сакре-Кер? — воскликнул старый капитан, положив ему на плечо тяжелую руку.
Подошел и доктор Барбэ Рошие со своей саркастической улыбкой:
— Молодежь вообще делает огромную ошибку, относясь с преувеличенным уважением к женщинам. Молодые люди горько ошибаются: женщины вовсе не хотят, чтобы их уважали, они жаждут, чтобы их смело брали штурмом. И старуха и девочка одинаково рады, когда за ними ухаживают или говорят им комплименты. В незнании этого и заключается самая большая наивность молодости, которую начинаешь осознавать лишь в том возрасте, когда ничего не остается делать, как только сожалеть. Если б молодость знала, если б старость могла… Какая глубокая истина заключена в этих избитых словах…
Капитан Минку, притягиваемый к ним, словно магнитом, подошел к доктору, который со своей обычной презрительной миной, словно глядя с высоты, рассматривал танцующих в зале.
— Не помню кто, — произнес доктор, — сравнил бал с полем сражения. Действительно — два лагеря. Женатые мужчины, озабоченные своими интересами, и женщины, жаждущие новых впечатлений, ищущие любой возможности, как бы сбежать, избавиться от повседневности. Мужчины все в черном, словно облачились в траур, женщины в белом, красном, зеленом — все цвета, кричащие и бьющие в глаза. Еще и эти офицеры в белых мундирах, похожие на бескрылых херувимов, эти пажи, многие из которых пахнут йодоформом, по которым, однако, женщины сходят с ума, стремятся к ним, добиваются их, потому что они напоминают о латах и кружевах былых времен.
Взгляни на женатых мужчин. Грубые, хмурые, они исподтишка наблюдают за своими благоверными и изредка едко усмехаются. Дома, боясь их потерять, они держат жен под замком. А здесь, на балу, они позволяют им выступать обнаженными под взглядами стольких вороватых глаз, которые следят за ними и готовы их умыкнуть. Обратите внимание на супругов в тот момент, когда они покидают бал. С какой жестокостью муж поднимает жену со стула, чтобы увести ее домой. С каким самодовольством он утверждает свое право собственности. А она с таким сожалением покидает своего пажа, развлекавшего ее на протяжении нескольких часов, заставляя забыть убийственную провинциальную скуку, среди которой она прозябает.