Вдруг Нягу вздрогнул: среди общего смеха он услышал свое имя. Инстинктивно он насторожился и наклонился над открытым люком.
— Нягу, господа, еще щенок… Я же вам говорил… Я был уверен… Пари осталось за мной. Сирена пала в объятия Делиу… Как мог такой простофиля, как Нягу, тягаться с таким опытным человеком, как Делиу! Факт установлен… Я видел его вместе с ней в полночь на пляже…
Нягу согнулся пополам, словно в живот ему попала пуля. Шатаясь, он мягко опустился на скамью и в полной растерянности потер лоб рукой. Он все понял. Никаких сомнений: они заключили пари — кто первым овладеет Эвантией.
Нягу продолжал сидеть, будто парализованный. У него не было совершенно сил, чтобы хоть как-то реагировать. Голова пылала, и было ощущение такой сильной физической боли, что даже на глаза навернулись слезы… Какой позор!.. И надо же так случиться, что именно он, столь щепетильный, вечно боявшийся насмешек, оказался выставленным на посмешище, стал предметом издевательств товарищей, героем трагикомедии, над которым все потешаются…
Сделав невероятное усилие, Нягу встал. Он был подавлен своим позором. Его гордость была уязвлена, а переполнявшую его ярость он должен был сдерживать. Счастье, что вокруг темно, на палубе ни одного человека. А что, если кто-нибудь видел его в таком состоянии? Нягу показалось, что вахтенный матрос исподтишка поглядывает на него… Может, он даже понял, о чем говорили офицеры внизу, в кают-компании. «Ну и что?» Весь напряженный, Нягу принялся расхаживать взад и вперед, тяжело вдавливая каблуки в деревянную палубу. Он прислушивался к звуку шагов, ритмично звучавших в ночной тишине. Кровь стучала у него в висках и, приливая к голове, мешала рассуждать здраво. Нягу терялся в туманных вопросах и противоречивых предположениях. Ему хотелось все прояснить, оценить хладнокровно и с необходимым спокойствием найти выход из создавшегося положения.
Как же это? Значит, он должен был злоупотребить наивностью девочки? Насмеяться над ней, чтобы вызвать восхищение товарищей одержанной победой?.. О! если б это была опытная женщина, тогда… но ведь она неразумный, беспомощный ребенок… Нет, конечно, это было бы подлостью с его стороны.
Бессильная ярость, словно волна, охватила его, застлав туманом глаза. Нервный комок подкатил к горлу, и невидимые когти впились ему в шею. Нягу хотелось сбросить с себя страшную тяжесть. Он чувствовал желание заплакать, тогда бы ему стало легче. Но плакать он не мог, сердце его было сдавлено глубоким страданием.
Когда Нягу после вахты стал спускаться по трапу к себе в каюту, он почувствовал, что не держится на ногах, словно ему подрезали сухожилия.
Закрыв глаза, уткнувшись лицом в подушку, он старался ни о чем не думать, пока не погрузился в беспокойный сон.
На следующий день Нягу проснулся совсем разбитый: во рту пересохло, в висках стучало, на сердце было тяжело. Во всем теле ощущалась страшная слабость. Ему не хотелось ни на кого смотреть. Он сказался больным и попросил аспирина, но не стал его принимать. После вахты он целые сутки был свободен от службы. Ловить на себе взгляды товарищей было для него непереносимо. От их сочувствия ему стало бы еще хуже. С каким-то упорством Нягу пытался скрыть свои страдания. Он даже не поднялся в кают-компанию к завтраку. Словно зверь в клетке, метался он в тесной, темной каюте.
В полдень вестовой принес ему письмо. Нягу удивленно посмотрел на адрес. У него дрожали руки, когда он разрывал конверт. Он прочитал подпись в конце страницы: «Ваша доброжелательница…» Почерк был корявый, женский.
В нескольких словах Нягу предупреждали, «чтобы он не доверял коварной негритянке, потому что она обманывает его каждую ночь, встречаясь на пляже со своим любовником, капитаном Д.».
«Ха-ха! — вырвалось у Нягу. — Превосходно! Значит, это стало публичным достоянием… Все всем известно. Как глупо! Какое идиотское положение! Закрыв глаза, влипнуть в такую историю!..»
Всю жизнь он не простит себе этой слабости, из-за которой стал посмешищем. Он чувствовал себя униженным, потерпев внутренний крах. Нягу страдал от странного смешанного чувства ущемленной гордости, стыда и желания.
«А как я ее любил! — восклицал он про себя, разражаясь наконец детскими слезами. — Но разве она была достойна такой любви? И как могут существовать на свете подобные создания? Что это, коварство, каприз женского сердца? Нет, это вне человеческого понимания». И Нягу действительно ничего не понимал.