— Очень хорошо. Но вы составили купчую на имя жены. Дом был ее собственностью и никогда не принадлежал вам. Ваша жена была свободна распоряжаться своим имуществом. Чтобы дом перешел во владение мужа, должно быть завещание в его пользу. У вас имеется завещание, по которому дом остается за вами?
— Нет, ничего у меня нет. Но у нее нету других наследников. Если нет никаких наследников и нет никакого завещания, то дом переходит государству.
— Вот ее завещание, хранящееся в консульстве еще с прошлого года, согласно которому дом передается греческой колонии для школьного помещения. — И консул извлек из кармана лист бумаги, написанный рукой завещательницы и с ее подписью.
Стамати мельком взглянул на знакомый почерк, но прочитать бумагу до конца у него уже не хватило сил.
Он оцепенел, глаза его заволокло туманом. Молча поднявшись со стула, он сделал два шага по комнате, поднеся руку ко лбу, и застыл у открытой двери, уставившись на лампаду перед маленьким иконостасом, которая освещала портрет его любимой жены.
У Стамати перехватило горло.
Он почувствовал, как у него подгибаются колени. Руки его дрожали. И вдруг он пришел в ярость и закричал, выталкивая слова, словно заика:
— Как? Значит я не хозяин в моем доме? Вы меня выгоняете из дома, за который я заплатил? Разве это справедливо? Разве это законно? Это чистое воровство… Посмотрим, что скажет суд!
— Успокойтесь! — ласково заговорил консул. — Никто не желает вам плохого. Вы можете жить здесь, пока не найдете другой квартиры. Торопиться не надо. Еще должен быть заплачен налог на введение в наследство, выправлены все документы, прежде чем мы станем владельцами недвижимого имущества…
— А потом что? Я окажусь на улице? Этого не будет. Пока я жив, вы сюда не войдете…
— Я только исполняю свой долг, — осторожно ответил консул, торопливо выходя в дверь со шляпой в руках.
— Вы слыхали, как пострадал бедный Стамати?
— Да вроде бы у него отбирают дом… Останется на старости лет без крова.
— Не может этого быть.
— Почему не может быть, закон есть закон.
— Как же можно выгнать человека из собственного дома?
— А если это не его дом, а ее?
— Ну, если он был дураком и записал дом на имя жены…
— Вот как могут эти бабы вскружить голову.
Подобные разговоры, одинаковые аргументы «за» и «против» повторялись каждый день во всех портовых кофейнях. Но нигде не вкладывалось столько страсти, нигде не были такими горячими споры, как в парикмахерской «Эллада».
И это было естественно, ведь тут затрагивались семейные интересы: Олимпия, жена хозяина, была родной сестрой Стамати.
Как-то в субботу вечером парикмахерская была полна народу. Нику Политик, ученики и подмастерья обливались потом, еле справляясь с работой. Справедливости ради надо сказать, что так они работали всего лишь один день в неделю, а остальные дни занимались политикой и музыкой. Хозяину-мандолинисту был даже посвящен куплет о том, что он находит удовольствие, как там говорилось, в том, чтобы бить баклуши.
— О! Как хорошо, что я застал обоих юрисконсультов сразу! — воскликнул начальник полиции Петрэкел Петрашку. — Просветите меня насчет животрепещущего вопроса. Имеет право или нет греческое консульство изгнать Стамати из его собственного дома?
— О чем речь! Конечно, имеет… Понятно, что соблюдая законные формы, — ответил адвокат Арманд Попеску, прозванный Брелоком за свой маленький рост.
— Вы слышали? Как это можно выбросить человека из собственного дома! Это аморально и бесчеловечно! — ответствовал стряпчий Траян Брынзей, которого называли также дядюшка Траян.
— Дом был куплен на ее имя и завещан под школьное помещение.
— А если это завещание подложное?
— Кто же заинтересован в подлоге?
— Ха-ха-ха! Кто заинтересован? — саркастически воскликнул Нику Политик. — Разве вы не видите, что здесь целый заговор ради того, чтобы наложить лапу на дом Стамати. Погоди, мы еще разоблачим всю банду… Первым пойдет в тюрьму этот лицемер консул… — И Нику яростно погрозил зажатой в руке бритвой.
Наполовину побритый адвокат, щеки которого были покрыты мыльной пеной, замер ни жив ни мертв на стуле перед зеркалом. Он уже не решался излагать свои доводы, а молчал как рыба, чувствуя, как холодное лезвие бритвы угрожающе скользит по его шее.
Не говоря ни слова, он заплатил и поспешно удалился.
— Их сторону держит!
— Ведь он адвокат консульства!