— Пока я не присоветовал Серафиме навесить на его шею колокольчик, — буркнул мне, идущий следом за нами Хран.
— И до тех пор, пока этот колокольчик не оказался на совершенно другой шее, — дополнил с другой от меня стороны рассказчик, а потом, как ни в чем не бывало, продолжил, — А еще здесь есть…
— Вода, — как вкопанная встала я. — Здесь есть… чистая вода. И спокойная, журчащая. И шумная, с радугами… Слева от нас, и… — повела в сторону носом, потом глубоко вдохнула. — далеко отсюда, а еще — почти напротив… Стах.
— Угу, — расплылся тот. — Два пруда и водопад с озером.
— Как у пещерного города?!
— Ну-у, побольше… Гораздо. Там и купаться можно.
— Ох, ты ж… — даже подскочил на такую новость Тишок, а Любоня, скосившись на него, уточнила:
— А всем там можно купаться? — на что, несведущий в причине последнего бесовского воспитания, просветитель пояснил:
— Всем, конечно. Да там и рыба водится. Русан, ты как к рыбалке относишься?
— Я? — усмехнулся, проведя пятерней по подбородку мужчина. — В прошлой своей жизни уважал.
— Значит, завтра с утра — за карпунями.
— А может прямо сейчас? — влезла я в мужскую беседу, чем вызвала общий удивленный интерес. — А-а. Нет, я просто хочу водопад посмотреть… Очень хочу. Очень…
Радуг в брызгах летящей с большой высоты воды, отсюда, с противоположного берега, было не видно. А само озеро представилось мне широкой каменной бадьей с правой, «отколотой» частью, где к самому краю подступал лес, отражаясь ветвями в серо-голубой глади. А еще там отражались облака и, кружащие низко длиннокрылые крачки. И такая ладная песня была слышна во всем: в шуме воды, птичьем крике, шелесте деревьев, усиленных гулким каменным эхом. Будто и вправду, место это являлось маленьким миром, вобравшим в себя все самое лучшее, самое душевное из большого. Того, что остался за гранью бывшего Светлого леса.
— Пошли, — перехватив руку Стахоса, сплела я его пальцы со своими. А потом посмотрела через мужское плечо на наших спутников, медленно идущих по дорожке от озера. — Стах?
— Что? — обхватил он мой затылок свободной рукой. — Что ты хотела спросить? Хотя… я, кажется, знаю.
— Скажи, как бы вы с Храном поступили, если б…
— Русану, вдруг, сделалось худо? — сузил он глаза. — Если б Адьяна, распознав в этом человеке злые намерения, его отторгла?
— Ну да.
— Развернули бы, — глухо ответил он. А по моей коже, прямо под мужскими пальцами, пробежали ощутимые мурашки. — Пойдем, любимая. И не думай об этом больше. Русан теперь — наш полноценный гость…
Остальных, правда, уже без Храна, мы нагнали у самого входа в длинный коридор, где все стены и овальный потолок были сплошь увиты сиреневыми гроздьями незнакомых мне цветов. А в этих цветах звучно чирикали воробьи, занимаясь своей, увлекательной жизнью. Нас со Стахом вежливо пропустили вперед. Хотя, для этой цели Тишку пришлось притрусить назад уже из середины. Что он там разглядел, уткнувши нос между густых сплетений, я вскоре увидела, да и не я одна — невысокий смуглый мужчина в сером фартуке и перчатках до локтей, щелкал огромными ножницами над кустом как раз напротив, попутно занимая себя беседой с птахами. И, судя по его сморщенной орлиной физиономии, тема была не из приятных. Хотя, я птичий язык плохо понимаю:
— Ведь мелкие такие, а гадите, как хумары летучие. Ну, поставлю я на вас ловушки. Или сокола куплю, — сказано было не то, чтоб с угрозой, а, будто, по доброй традиции. На что воробьи… ага: «Свисти дальше» и что-то про…
— «Хумар» по-арабски — «осел», — прервал мои старанья, расплывшийся во всю физиономию Стах, и вновь развернулся к цветочной стене. — Сколько его помню, текст всегда один и тот же… Тагир! Ты так не птиц, а гостей распугаешь! — широкими шагами направился он к концу коридора, вспомнив о нас уже в повороте. — Евсения, вы чего?!
— Ва-ай! Хозяин! А мы с Серафимой тебя с утра ждем! — очень громко и очень радостно оповестили нас всех, включая воробьев. От чего те дружно сорвались в небо. А мы — на выход.
Встреча хозяина с местным садовником прошла бурно, в основном, со стороны второго, который хлопал себя по бокам руками, иногда вздымая их к небесам. После представили нас. А когда очередь дошла до Тишка, Тагир высказался очень откровенно: