Знаковое копье и в правду оказалось золотым — тонкой брошью на красной ленте, обхватившей бесовскую шейку. После чего тот даже в росте своем прибавил (гордо прошествовав обратно под стол). А после настала очередь моей дорогой подруги, которая, в придачу к такому же «украшению» получила еще и денежный вексель (на кружева и платья). Но, судя по Любониным округлившимся глазам…
— Подружка, рот закрой, — глядя на это дело, не без удовольствия хмыкнула я.
— Евся… Русан… Стах… Счастье…
— Здоровье, дружба и семья, — смеясь, закончил за нее Его Высочество. — Любимая, а ты не расстраивайся. Сивермитис не имеет права награждать членов своей семьи. Даже будущих. Но, зато тебе достался главный приз.
— Это ты себя имеешь в виду? — расплывшись, уточнила я.
— Нет, конечно. Я про фикус, — вполне серьезно уверил меня нахал.
Вечер вошел в наш заполненный голосами зал вместе с зажженными канделябрами. И лишь тогда мы покинули стол. Праздничный пирог был давно и уже без опаски съеден. Как и многое другое, на разносах и тарелках. И вино в пузатых графинах успело смениться не раз, разливаясь на тосты. И мне под конец уже стало казаться, что все собравшиеся здесь сегодня и есть моя большая семья, сблизившаяся теперь настолько, что величественный Стахов отец больше не вгонял меня в краску. А давно уснувшая на стуле Серафима и вовсе знакома с самого детства. И даже немногословный нотариус напомнил мне одного из весчан. И все они были такими близкими… теплыми и… слегка размытыми…
А потом все, вдруг, разлетелось… на множество вспыхнувших звезд. И мы стояли на крыльце дома, задрав к темному небу головы, и смотрели на эти с треском разлетающиеся звезды.
— Евся…
— Да-а…
— Русан мне сказал, что они со Стахом договаривались как раз про эти шутихи, но потом… — качнувшись, ухватилась за меня Любоня. — пришлось бежать к кургану. Во-от.
— Да что ты?.. — не оторвав взгляда от неба, расплылась я. — Стах!
— Ну, да. Я вчера о шутихах вспомнил, когда про Гул-гору рассказывал. Они здесь остались еще с зимних праздников. И хотел тебя подбодрить перед помолвкой. Зато сегодня…
— Я тебя люблю. Я тебя так люблю, что еще немного и сама рассыплюсь на множество звездоче-ек.
— Как это? — поднявшись на ступеньку, обхватил меня за талию Стах.
— Ба-бах и все! — раскинула я в стороны руки.
— А вот этого не надо, любимая. Как же я потом тебя соберу?
— Ну, тогда держи крепче, — подтянулась я к мужским губам…
И мир опять поменял очертанья, плавно сменив небо в шутихах на потолок цветастого балдахина. А единственным, что я запомнила, на миг вынырнув из круженья, прежде чем окончательно в него унестись, были слова:
— Опять этот фикус. О-ой… ну, до утра полежит…
Июль в Адьяне пролетел, как множество красочных, сменяющих друг друга картинок. А сама она, отгороженная от остального мира высокими стенами, вдруг раздвинулась для меня до беспредельного мира, полного каждодневных открытий и радостей. Будто я наверстывала все то, чего в жизни своей прежней не знала или знать отказывалась. А теперь с жадностью и любопытством ребенка, поглощала, заполняя все пустующие полочки души.
Любоня и Русан вернулись в Ладмению через три дня после нашей со Стахом помолвки. И подруга моя обещала много писать. Мы, наконец, оторвались с ней друг от друга, прекрасно понимая, что впредь всё в наших новых жизнях будет по-иному. Правда, как это будет, обе пока представляли смутно. И я по ней очень скучала. Особенно в первые дни, потому как душевную «полочку» под названием «Любоня» занять было некому. Хотя, Стах очень старался, постепенно приучая меня к откровенности с ним и открытости. Как когда-то приручал к себе самому.
За весь этот месяц в столице мы с ним были всего дважды. По разным торжественным оказиям, предшествовали которым обязательные заезды по магазинам. И жених мой, наконец, воплотил свою мечту в реальность — купил мне платье «кружевное облако».