Мы с Любоней и Лехом, тогда еще, вполне «вменяемым» и веселым парнишкой потом туда бегали, на этот холм. И даже по клюке той дрожащими пальчиками водили, шепотом обсуждая меж собой, ждать ли в заповедный лес «охотников» из Прокурата по голову этого бурого злыдня. Но, дядька Кащей нам вскоре, все популярно объяснил:
— Не так оно просто, чада. Ведь, медведь этот для веси Купавной, не обычный зверь, а орудие божественной мести. Его и по истинному имени то никогда в язычестве не называют, из большого уважения, или страха, а лишь как «медом ведающим», то есть, медведем. А раз он — такое орудие, то и карать должен без промаха и лишь самых отъявленных негодяев. Так за что же его в этом случае наказывать? Его, наоборот, благодарить надо.
— Так получается, что немощный энтот старец — самый большой негодяй? — удивленно сморщил свой, вздернутый кверху нос, Лех. — И даже страшнее того каталажника, что у дядьки Творьяна со двора коня свел и на нем невредимым вон ускакал?
— А я вот думаю, — вмешалась и я со своим «веским» мнением. — что, если б он, этот калика, и в правду был таким отъявленным злодеем, то не стали бы его хоронить рядом с добрыми людьми, а зарыли бы в овраге, как приблудную собаку.
— Побойся Перуна — громовержца! — испуганно распахнула свой рот на меня Любоня, зыркнув глазами, от чего то, на погребную крышку. — Речи такие произносить. Раз сказано, что он — негодяй, значит, негодяй. За то и божественная расплата, — категорично заключила она, а Лех, лишь снисходительно хмыкнул:
— Богов лишь ведьмы не боятся. Зато и горят всегда на священном Сварожьем костре. А ты, Евся, не ведьма. Ты — просто дура. Ибо все весевые бабы — дуры, от того и нуждаются всегда в умном мужике рядом.
— Да что ты говоришь, умник? Вместо головы — соломы скирда.
— Сначала бы писать и читать грамотно научился, а потом уж кочевряжился своим умом, — а вот теперь мы с подругой выступили с одним на обеих мнением…
Тихий ручей, берущий начало меж древних каменных глыб, в восточной, предгорной части леса, вполне свое название оправдывал, бесшумно скользя плавными изгибами меж деревьев и вновь ныряя в глубину уже на склоне заповедного холма, в густых орешниковых зарослях. Воду из него любили и лесные обитатели, собираясь вдоль всего прозрачного течения. И весчане, часто «причащающиеся» от его наземного окончания. По этой причине островок орешника вокруг ручья, со стороны огородов, выглядел круглый год, будто рот со щербиной — узким проходом вглубь и уж зарастать даже не пытался.
Но, мы с бесенком в те прореженные заросли спускаться сейчас и не думали. Зачем, когда весь лес — в полном нашем распоряжении. Я лишь окинула беглым взглядом склон холма, уже пристроив горшечное горлышко к холодному водяному потоку… да так рот свой и открыла:
— Побудь ко здесь, я вернусь.
— Ты куда? — пискнул мне вслед Тишок, но, я к нему даже не обернулась, летя со всех ног к спешенному всаднику, скучающему сейчас в клеверной низине рядом со знакомым рыдваном:
— Доброго здоровья, Русан! — громко выдохнула, а уж потом заозиралась по сторонам, ища глазами… — А где Любоня? Ты, ведь ЕЕ сюда привез? Она ведь, ко мне… Или… — глядя в спокойный, как серый лед на реке взгляд грида, замолкла, вдруг.
— Здравствуй, Евсения, — едва склонился мужчина, коснувшись пальцами груди. — Нет, не ее.