— А Русан знает?
— Что? Кто? — зарделась, как роза в палисаднике Любоня, скосясь на стоящую у плиты Адону.
— Любоня, Русан знает о том, что ты решила дать дёру? — с нажимом повторила я.
— Не-ет, — видно, вспомнив о немоте моей няньки (вот, сюрприз будет), решилась, все ж, на откровенность подруга. — Он еще из Бадука не вернулся. И мне ни одной весточки оттуда не прислал.
— А должен был?
— Так а мы не договаривались… Так, кто ж знал? — тяжко вздохнула страдалица.
— И действительно… А почему ж ты тогда в Медянск едешь, а не в Бадук? Ты боишься, что Русан тебя не примет или, что Ольбег его за такое вероломство прибьет?
— Угу… Прибьет. Точно, прибьет.
— А письмо ему написать со своим новым адресом? — зашла я с другой стороны.
— Узнает и… прибьет, — осталась непреклонной Любоня.
— Да-а. Хорош жених… со всех сторон, — в раздумье нахмурила я брови.
— Евся, он и за меньшее не щадит. У него охранник с кухни ложку серебряную унес, так он его выпороть велел… прямо на центральной улице Букоши… со спущенными штанами, — добавила страсти подруга, распахнув на меня глаза…но, я ее уже мало слушала… я медленно — медленно вспоминала:
— Жизнь моя, пожухлый лист! — выдохнула, отмерев, и поскакала вверх по лестнице, а вернулась оттуда уже со своей сумкой, которую тут же публично на стол и вытрясла. — Все, мне — конец. Пожила хорошо, — на столе, среди прочего женского счастья, приветливо поблескивала в утренних лучах половина легендарной «Кентаврийской Омеги». — Адона, ты быстро до своего леса добежишь? И ты давай в свой Медянск отсюда, пока не поздно.
— Евся, ты чего несешь? — не на шутку струхнула Любоня.
— Да я уже… вынесла, — скрестив на груди руки, буркнула я в ответ. А потом еще хотела добавить, откуда именно, но, в это время в дом вошли двое совершенно довольных жизнью и мокрых мужчин. Один из которых, сразу с порога начал важную церемонию:
— Адона, Евсения. Это — мой друг, Хран. Вы позволите ему войти в ваш дом? — нянька моя, оторвав от стола растерянные глаза, кивнула. — Спасибо. Мы в вашем озере… — начал улыбающийся Стах, но, тут, взгляд его с моей хмурой физиономии переместился прямо на стол. — В вашем озе-ре… Радужные небеса. Нет, такого… не бывает.
— Место у вас здесь сказочное, — расплылся в два ряда зубов второй из вошедших. — А озеро — так и жил бы здесь, на мосточке с… удой… — результат тот же.
— Да что вы говорите? — с возросшим интересом уставилась и я на подкову. — Стах, ты что, золота никогда не видал… ворованного? — тут же решила покаяться.
— Евсения, — не отрываясь от оного, глухо произнес Стахос. — Скажи мне, откуда у тебя это? Это же, то, что я думаю: Кентаврийская…
— Ага, — тяжко вздохнула я. — Омега, будь она… А ты что, тоже коллекционер? Ценитель прекрасного и чего-то там еще?
— Он…
— Хран, я сам. Нет. Дело в том, Евсения, что причиной нашего пребывания здесь как раз она и является, эта подкова. Мы должны вернуть ее законному владетелю.
— А кто это? — недоуменно прищурилась я. — Самому Тинаррскому царю?
— Правителю… Тинаррскому правителю, — отрешенно кивнул Стах, а потом внимательно посмотрел на меня. — Ты так и не ответила, откуда она у тебя?
— Спёрла. Из дома ее жениха, Ольбега, — уныло глянула я на онемевшую Любоню. — Хотела в ее глазах этого… скомпрометировать. А получилось вот что… Нечаянно. Просто, я его по голове этой реликвией ударила, когда он… ну, в общем…
— Евся, а я чего-то недопоняла… — медленно начала подниматься из-за стола моя дорогая подруга. — Ты как жениха моего хотела, это самое слово?
— Оно «лишить уважения», означает, — видя такое дело, на всякий случай уточнила я.
— Да даже и так. Каким способом то?
— Ну-у, — обвела я присутствующих взглядом, взывающим к помощи, да, видно и их этот вопрос тоже очень сильно волновал. — По-своему.
— По какоему? — нависла надо мной Любоня. — Да мне на него уже с пожарной каланчи, но ты ж — моя лучшая подруга. И к моему, тогда еще жениху без меня в дом?!
— Любоня, это не то, что ты себе опять придумала в своей пустой кадушке, — пошла я в ответное наступление, однако, до сих пор, сидя. — Не собиралась я к нему в постель. Для этой цели другая была приготовлена.
— Так ты не одна туда поперлась?
— Одна.
— А где ж вторую схоронила?
— Да нигде я ее не хоронила. Она вообще — не живая.
— Так он что… — выкатила Любоня глаза и глубоко задышала. — с упо-койницами развлекается?