— Любонь, я очень-очень рада такому твоему решению. Но, все ж, подумай хоро…
— А что тут думать то? Госпожа души моей, это — для тебя, — развернулись мы к «кобелю», но даже рты раскрыть не успели, как тот, вдруг, писклявым голосом затянул. —
Ой, не плачь ты, девка, о своей судьбе.
Чай, еще отыщешь ты хомут себе.
И еще лихого подкуешь коня.
Если не потушишь ты любви огня… О-ох…
— Стах, это ты его напоил? — в наступившей за нашими спинами тишине испуганно прошипела я.
— Не-ет. То есть, я, но, совсем…
Ба-бах!
— Та-ак… Кто сейчас пел?
— Я… горло прочищал.
— Нет, это я. И я ведь предупреждала, что петь не…
— Тетушка, то я горланила.
— Свида, да он…
— Да вы что?! — громыхнуло теперь прямо над нашими макушками. — Ну, так… Пел с душой, бесово семя. Молодец. Однако в дом даже не думай, хотя, во дворе можешь носиться без опаски. Ибо, как изрекает мой знакомый маг Абсентус: «Самое большое зло в мире рогов не носит, а носит ангельскую улыбку». Вы меня хорошо расслышали? Все?
— Ага.
— То-то же. А теперь встали и пошли за мной. У меня тост будет.
— И-ик…
Да-а… А до меня, вдруг, в этот момент, внезапно дошло одно очень простое, но, важное понимание: «Это — мой мир. Мир, где к магии относятся, как к части жизни. Где есть место и настоящей дружбе и любви. Где тебя принимают таким, какой ты есть. И пусть, он пока совсем мне незнакомый, этот «новый мир». Но, он уже целиком и полностью — мой»:
— Дорогие мои, — сгребла я под руки и подругу и Стаха. — И как же я вас… люблю. И тебя, кобелиный певец, люблю. И все-все-все вокруг тоже люблю. И даже незнакомую Тинарру. И как же это замечательно — просто жить и любить.
— Евсения, а вот тебя кто… напоил? И пойдемте ко обратно, за стол…
Город Медянск просыпался рано. Используя для данной цели вместо привычных в деревнях петухов, новомодные будильники или просто церковные колокола. И когда я спросонья расслышала этот, плывущий над улицами и садами перезвон, то от удивления подорвалась с кровати к окну, а распахнув его, замерла, прислушиваясь сквозь рассветное, пока еще тихое птичье чириканье в садовой листве:
— Ну, ничего себе, — а потом опустила глаза вниз. — Ну, ничего… себе.
— О, Евся. Вы уже проснулись?
— Не-ет, — обернувшись к брошенной постели, помотала я головой. — Любоня еще спит. Тетка Свида, а откуда… это? Я вчера его не заметила.
— Вот и мне… интересно, — подбоченясь одной рукой, поднесла женщина вторую, с зажатой в ней кружкой, ко рту. — Я сама вчера такого не заметила, — и, тут же про чай позабыв, задрала голову к цветущей черемуховой верхушке. А когда я, спешно натянув штаны и блузку, прискакала к ней вниз, кивнула на высокое благоухающее дерево. — Эту черемуху еще мой покойный муж сажал. И она уже лет десять, как не цвела, не говоря о ягодах. Я все выдрать ее собиралась и клумбу с розами на этом месте разбить, а тут такое… Ты ж, дитё, дриада, так, может, скажешь мне, к чему почти пень, да еще не в сезон, вдруг, зацвел?
— Не знаю, — с прищуром подошла я вплотную к старому разветвленному стволу, который, неожиданно мне откликнулся, обдав волной сочной силы. — Ей сейчас хорошо. Очень хорошо. И она в этом году обязательно разродится ягодами, не смотря на то, что другие ее сестры уже давно отцвели. Это все, что я могу сказать, как дриада.
— А как хранительница?
— Что? — обернулась я к скромно торчащему в сторонке Тишку.
— Евся, ты ж — хранительница леса и водной стихии. И этот «букет с корнями» — твоих рук дело. Кто вчера в любви всему миру клялся?
— Ну…я.
— Вот тебе и результат.
— Ага. А если бы я всех, наоборот, возненавидела? — уже внимательнее вгляделась я в обсыпанную белыми гроздьями листву. — То, что тогда?
— Ну-у, — глубокомысленно протянул Тишок. — Тогда, как в ту ночь на капище.
— Слушай, рогатик, а ты по «чудесам торговли» консультаций не даешь? — глядя на наш диалог, усмехнулась тетка Свида.
— Если только за большой кусок вчерашнего вкуснейшего пирога, — ни на долечку не задумавшись, скривился ей бес.
— Поняла. Будь здесь. А ты, стихийное дитё, пошли за мной. Чай давно заварился. А вот, кстати, и мужчины. Намахались палками? А то у меня еще оглобли старые есть.
Хран, с полотенцем на голых плечах, оценив шутку, расплылся, а Стахос направился прямиком под мой «букет с корнями»:
— Доброе утро, любимая, — обхватил он меня, прижав к холодному после умыванья торсу. — На какое еще волшебство ты способна?
— Значит, Тишок и тебе о моих «способностях» поведал? — в ответ покачала я головой. — Честно говоря, не знаю. Хотя, вряд ли смогу, как Любонина Мокошь, например, прясть по ночам кудель. Я и днем то за это дело ни разу не садилась.