И вот уже горсть на моей раскрытой ладони. Высокая горсть из желтоватых маленьких кружочков, которые что-то обещали. Но я опять не могла вспомнить, что…
На мгновение я вновь перевела взгляд на лужайку, статуей оставшись стоять у окна с препаратом в руке.
Алан куда-то ушёл. Его там больше нет.
Его. Больше. Нет. Нигде.
И я вспомнила, так резко, так больно, до колющего чувства в груди, до разъедания кислотой нутра, почему мне сейчас нужны эти таблетки.
Они ведь помогут?..
Помогут увидеться с ним?
В отдалении, мне показалось, я услышала шум, но нет, тишина треснула за моей спиной: хлопнула дверь, я очень медленно повернулась и увидела побледневшую Кейт. Она тут же вонзилась взглядом в мою заполненную таблетками ладонь, а та…
Вздрогнула.
После мы не общались несколько месяцев, и в моей новой небольшой квартире она ещё не была.
— Джейн? Ты на связи? Диктуй адрес, я приеду.
Мне хочется засыпать её извинениями, что разбудила и вновь нуждаюсь в её поддержке, эгоистично не подумав о том, что Кейт через пару часов на работу — как и мне к Рамиресу, отчего я чуть не давлюсь подступившей тошнотой, — но я лишь лепечу, как провинившийся ребёнок:
— Это в Бруклин-Хайтс. Орандж-стрит, пятьдесят.
— Я скоро, жди.
И лишь нажав «отбой», вдруг чувствую ясность ума и понимаю, что не смогу рассказать Кейт всего, когда она приедет: подруга не знает, что в гибели мужа и сына виновата я сама.
Импровизировать я умею лишь в зале заседаний, когда это требуется; сейчас же я осипшим голосом пересказываю севшей напротив Кейт, сосредоточенно рассматривающей меня, заранее продуманную историю о том, как лишилась работы. Мол, меня уволили из-за чёртовой апелляции. Благо, время у меня было: подруга добиралась до меня около часа, и это несмотря на ранее утро.
Она сначала неловко, но потом всё крепче и крепче обнимает меня, бормоча соболезнования об отце, — увидела заметку про похороны в газете. Я не спрашиваю её, почему не позвонила, и сразу увожу тему, как и её саму вглубь комнаты. Сажусь на испачканный вином диван, а Кейт — напротив, и медленно, сбивчиво начинаю рассказ. Но чем дольше она меня слушает, тем явственнее я улавливаю исходящее неверие. Тёмно-русые брови хмурятся, и в какой-то момент она решается перебить меня:
— Бред какой-то… Беккер настолько идиот, чтобы уволить тебя из-за одного лишь дела?..
Я осекаюсь на полуслове, затравленным взглядом впиваясь в ответ. Вид у меня, конечно, так себе: закутанная в чёрный халат, с растрёпанными, высохшими и превратившимися в гнездо волосами, и с настолько бледным лицом, что могла бы слиться с кирпичным «фартуком» кухни.
— Мне кажется, ты что-то недоговариваешь, Джейн, — тихо добавляет Кейт, сцепляя руки в замок перед собой и наклоняясь вперёд.
Несмотря на её «кажется», вся фраза звучит уверенно и фундаментально: тут вновь играют роли выбранные нами профессии. Что подруга, что я — насквозь профдеформировались, и её адвокатская практика в уголовной сфере оставила на ней такой же неизгладимый отпечаток, как и моя на мне. Всего пара слов, а я уже чувствую себя так, будто она поймала меня с поличным.
Собственно, так и есть: я ведь действительно недоговариваю. Точнее — вообще не рассказываю правду. Но язык сегодня в очередной раз работает быстрее мозгов, и я уклончиво шепчу:
— Ты права… Я… Это не всё. Меня шантажируют, Кейт, и в первую очередь я ухожу из-за этого.
— Кто? Клиент? Сам Беккер? Почему ты не обращаешься в полицию?
Вопросы сыпятся, как град, ударяющий по лбу, и я жалею, что ляпнула это недопризнание.
Не надо было всё-таки просить её приезжать… Чёртова слабость, чёртовы эмоции — в последнее время я поддаюсь им непозволительно часто.
— Я не могу рассказать всего. Прости, я знаю, как это выглядит: позвонила, вытащила тебя из дома в такую рань и ничего толком не объясняю, просто… — губы снова трясутся, и я сжимаю ладонью ткань халата на груди, словно хочу вырвать себе сердце, чтобы только так закончить невнятную речь. — Мне так… Мне так плохо, Кейт, я просто на грани… Я…
Спазмы сдавливают глотку: я снова хочу зарыдать, но слёзы никак не льются, и мне остаётся лишь ловить кислород и пытаться дышать. Кейт, видя моё состояние, порывисто вскакивает к барной стойке кухни. Ищет чистый стакан, случайно задевая локтем кипу бумаг. Еле слышно ругается на мой аскетизм, в котором, поразительно, так трудно что-то найти. Потом я сквозь возникший вакуум в ушах слышу шум воды, и картинка, расплывшаяся до этого момента, обретает четкость, когда наполненный стакан оказывается перед лицом.