Срывая с себя костюмы и дорогие рубашки, я срываю себя ненастоящую. Стирая макияж, стираю налет адекватности. И остаюсь всё той же, какой была и год назад — растерзанной и ненавидящей себя.
Это среди коллег, знакомых и в кишащем людьми мегаполисе удобно лгать себе, что терапия помогла и помогает, удобно делать вид, что ты в порядке; на деле же — стоит вернуться в новую квартиру, которую и домом-то не назовешь, как все страхи и кошмары восстают из пепла.
Не включая основной свет, прохожу в полумрак столовой, соединённой с кухней. Торшер в углу и подсветка гарнитура — единственные источники, не считая проникающих сквозь неплотно задернутые шторы бликов огней ночного города. Мне нравится эта сизая темнота, в которой видны лишь очертания предметов в комнате: она обволакивает меня, движущуюся тенью, в убаюкивающий кокон.
Сегодняшний вечер будет несколько отличаться от привычных: вместо очередного сеанса самоистязания, тихих удушающих всхлипов, желания лечь и не проснуться, сначала я всё-таки собираюсь насладиться послевкусием заслуженной победы в деле «Юджин Интертеймент».
Сбросив пиджак на белое кожаное кресло, я расстёгиваю одной ладонью пуговицы на шелковой блузке, а другой, держа выуженную из запасов бутылку, медленно наливаю в единственный имеющийся бокал вино.
В том, старом доме, всё было иначе — разные наборы посуды, уютные безделушки, ажурно-тематические салфетки под стать Дню Благодарения или Рождеству… Всё было по-домашнему. По-семейному.
Здесь же — холодный аскетизм. Необходимый минимум для одного жильца, который чувствует себя живым, лишь когда бежит прочь от порога этой квартиры.
И никаких больших зеркал. В отражение я теперь смотрюсь только в зеркальце пудры, машине и в общественных местах.
Курс «Селексы» закончился неделю назад, так что алкоголь медленно, но верно теперь занимает её место. Хоть я и убеждаю себя в том, что от одного-двух бокалов не скачусь в постоянное пьянство, всё же бутылку за прошедшие дни я откупоривала чаще, чем следовало бы.
Пройдя к дивану, неторопливо опускаюсь на обивку, невидящим взглядом всматриваясь в прорезь между штор. Дотянувшись, я отдергиваю ткань и наблюдаю за лениво ползающими по дороге машинами, бредущими людьми и мерцающими вывесками, периодически касаясь губами терпкого вина.
Так мне кажется, что я там, снаружи, со всеми, растворенная в городе и не имеющая никаких проблем и душевных кровоточащих надрезов. Которые будто засыпаны солью и никогда не заживут.
Время всё так же неумолимо течет, забирая каждый день из моей жизни, отодвигая назад в прошлое то, что неподъемным грузом давит на плечи, а я всё пытаюсь понять, как быть дальше.
Смогу ли я простить себя? Забыть то, что уже не обратить вспять? Жить по-настоящему снова?
Нутро сжимается от дурного предчувствия каждый раз, когда я думаю об этом, и мне не всегда хватает силы воли остановить эту сумасшедшую карусель мыслей. В такие моменты я кричу, уткнувшись в подушку, почти не сплю всю ночь и под утро даю себе ментальных оплеух, потому что столько ресурса, денег и сил вложено в чёртову терапию, что поистине грех так обходиться с собственной психикой.
Когда же получается действительно не думать, то я пытаюсь сразу же уснуть, чтобы хоть немного выспаться и побыть в ином мире чуть дольше, лишь бы не возвращаться в отторгающий этот.
Прислушивавшись к себе, понимаю, что сегодня, кажется, второй вариант. Карусель не раскручивается. Раздирать свою душу в мясо и клочья когтями вины не придётся. Внутри — оглушительная пустота, и я даже позволяю себе несмелую короткую улыбку, когда отпиваю багрового оттенка алкоголь.
Выпрямляю ноги на диване и откидываю голову, прикрыв глаза. Позволяю в кои-то веки телу расслабиться, раз мысли сегодня не перешли в наступление.
Минуты застывают, и весь мир будто встаёт на паузу…
И в тот момент, когда я уже чувствую подступающую дрёму, слух пронзает противный звук мобильного.
Тут же распахнув веки, я сначала недоуменно смотрю в стену напротив. Трель повторяется, и я неохотно ставлю бокал на журнальный столик. Тянусь к пиджаку на кресле и не с первого раза нащупываю смартфон, всё так же продолжающий трезвонить.
«Надо поменять мелодию…» — невпопад думаю я, обронив его на ковер, но почти сразу перехватив внизу.
На экране светится неизвестный номер — кажется, городской, — и я подозрительно осмотрев телефон, будто он должен выдать что-то ещё, всё-таки нажимаю «Принять вызов».
— Джейн Ричардс?
Голос на том конце вежлив, но спрашивает с дежурной интонацией, пытаясь придать себе сочувствия. Я понимаю это сразу же, и горло будто сковывает льдом.