Яша сел на траву, жевал да жевал травинку.
Из кармана выпал значок, раскрашенная железка: «Свобода — равенство — братство». К предстоящему двухсотлетию Великой французской революции, что ли? Антонину хотел подарить в честь начала нового учебного года, да забыл, память стала совсем дырявой.
Меж откосами со стоном и взвизгиваниями неслись электрички. Из Москвы — полупустые, в Москву — набитые: на работу люди поспешают из пригородов.
Яша знал, что можно раствориться в толпе, стать не то чтобы совсем уж невидимым, нет, но стать незаметным. Человека будут не видеть видя. Он у всех на виду, но его как бы нет: исчез.
Что ж, попробовать?
— Да, не предлагал ни-ко-му.— И Смолевич в окно посмотрел; тень от тучи, на солнце надвинувшаяся, наползла и на резкое, морщинами изборожденное лицо,— Дело в том, что имеется у нас важнейший источник психоэнергии, ПЭ чистейшей воды, сверхэкстра, государственное и общенациональное наше богатство.
Опять группка неунимавшихся студентов проходит мимо. Возле двери нашей аудитории тормознулись.
— Свободной эстетики, братцы! Сво-бод-ной! УСЭ!
— Да оставьте вы аббревиатуры, ребята. Я так предлагаю: «Логос». Понимаете, «Логос»? Университет «Логос». То есть «Слово», «Идея». По Евангелию от Иоанна Логос был в начале всего; и таинственно, и красиво.
— А что? Мысль!
— Чудно как-то. МГУ есть. МАИ, МАДИ и МИИТ. Уже ухо привыкло, а тут «Логос» какой-то. У студента спрашивают: «Ты в каком институте учишься?» Он сейчас отвечает: «В УМЭ». «А! — говорят,— В УМЭ!» Сразу умное что-то рисуется, а «Логос»? Ни фига не понятно! Несолидно!
Кто-то глубокомысленно успокоил:
— Привыкнут!
— А как с Лениным быть? Уберут? В УМЭ Ленин куда ни шло, а тут... Ленин в «Логосе»?
Погалдели студенты, дальше потопали; голоса в отдалении уже только невнятным гулом коридор наполняли.
— Да, а Ленина уберут,— задумчиво подхватил Смолевич,— Уберут, дело-то, что ж, привычное. Такелажников с вечера подошлют да распилят, разрежут, раскрошат. По кусочкам вытащат.
— Не нравится?
— Да нет, почему же. Молодежи, наверное, так и положено: «Логос» вместо УМЭ. А когда принимаются взрослые люди... Один вышел на трибуну, умный он субъект, образованный. А о чем говорил? Ему, видите ли, Ленин в Мавзолее мешает. Убрать требует. В Ленинград, в Питер, значит. На Волково кладбище. Тоже мне, реформатор. Спаситель отечества. Преобразователь России. Тут империя рассыпается, все, как я вам предсказывал,— помните о нашей первой беседе? — только, правду сказать, я масштабов развала предвидеть не мог. И темпов: подозрительно быстро распад протекает. Жрать опять же скоро нечего будет. А народному избраннику аттракцион подавай: вынуть Ленина из Мавзолея, грузить в поезд, в Ленинград его мчать и в могилу, в болотную тамошнюю жилу зарывать бригадой пьяных могильщиков. Везут Ленина в поезде, а навстречу в другом поезде везут мощи Серафима Саровского. Анекдот! А последствия? Тело Ленина — это традиция: во-первых, Египет, а с Египтом мы, русские, возможно, и поныне внутренне связаны, хотя сами об этом и не догадываемся. Тут тебе и матушка Волга-кормилица в роли Нила-кормильца, тут тебе и...
— Фараон? — я догадываюсь.
— Именно, Фараон. Оккультисты-гуру серийное производство всевозможных фараонов наладили, на Руси сейчас фараонов хоть пруд пруди — и Рамзесов, и Тутанхамонов. Мы считать их пытались, на двадцать пятом Тутанхамоне сбились; в Омске где-то его обнаружили, в кружке тамошнего гуру, агентурные сведения к нам поступили. Раньше фараонами полицейских звали, городовых; теперь, эвон, есть даже один кандидат наук фараон — в Туле, если не ошибаюсь,— только он фараон довольно-таки разумный, никому о своем фараонстве не говорит, помалкивает. Бред собачий все это, но и бред что-то значит: тянет русского человека к Египту. К Нилу. К мумиям. Это во-первых. И опять же паломничество, не нами оно придумано. Спародированная, конечно, традиция, только все же... Люди едут, идут к святыне. Уж простите, как бы ко гробу Господню тянутся. К мощам. К нашим, советским, мощам. Совмощам, партмощам. А не станет мощей, им, паломникам, куда же податься? На Волково кладбище? Да, они, разумеется, туда хлынут, потянутся вереницами. Из-за упрямства. Из-за принципа, как говорится. Уж к Есенину тянулись, к Пастернаку тянулись, теперь к Высоцкому тянутся. А тут — Ленин. Всего проще, волочить не дадут, воспротивятся. Соберутся толпы на Красной площади, день и ночь стоять будут. Но, допустим, разгонят толпы. Закопают сердечного. Вокруг кладбища таборы будут стоять, костры жечь. Споры, диспуты, знаете не хуже меня; если уж вокруг истукана на площади толкались, то что же у могилы начнется!.. Нам бы, русским мечтателям, что? Нам лишь бы не работать, не вкалывать. Не пахать. Не гор-ба-тить и не ишачить. И кипеть, кипеть водовороту на Волковом кладбище; чудеса пойдут, явления всевозможные. Из могилы будет Ильич вставать, восставать в сиянии, светлым облаком, призраком вещим носиться, витать над городом. И толпы его узрят. Ох, хорошие люди демократы наши, но чего у них нет, так это чувства реальности. Атрофировано оно. И не говорю уж о том, что важнейшего источника психоэнергии государство лишится.