Всю историю хлебогорской скульптурной группы мы узнали потом, узнавали мы ее по частям, по доходившим до нас обрывкам: надо сказать, что при всей таинственности нашей подземной жизни и при всей секретности самого института стилизаций произведений ваяния пересуды, слухи, толки и сплетни и за пределами его, и в его границах процветают, и утихомирить их невозможно. На чужой роток не накинешь платок, и, оказавшись в тесном кругу кооптированных, человек, поначалу обалдев, а порою и перестав отличать скульптуру от реально живущих вокруг него собратьев его, вскоре входит во вкус ведущейся с ним игры. Естественно и желание его: сохранив свою уникальность, приобщиться к опыту своих коллег и соперников. Отсюда-то слухи, которые, как это ни странно, по большей части впоследствии подтверждаются. В виде отрывочных слухов дошли до нас и вести о злоключениях орихинальной скульптурной группы из города Хлебогорска, копию которой нам ныне и демонстрируют.
Высота пьедестала, установленного в нашем демонстрационном зале, легко регулируется: очень разумно, и к нам, стало быть, можно привозить только лишь изваянные фигуры, не волоча вместе с ними громоздкие и тяжелые кубы и цилиндры. Эти кубы и цилиндры стоят на своих местах в городах, на обочинах разбитых российских шоссе, в музеях, в зелени парков и скверов. На них возвышаются наши старшие товарищи, а попросту — лабухи. И бывает: где-нибудь на площади хмурого зимнего города свищет ветер, бушует метель, редкие прохожие трусцою трусят по домам, спрятав лицо в воротники, а лабух стоит да стоит на своем посту, съежившись, ссутулившись Ф. М. Достоевским, задумавшись А. С. Пушкиным или стремительно, азартно шагая вперед В. В. Маяковским. Он, бедный, торчит на ветру, а у нас тут тепло, уютно, чисто, светло, и перед нами медленно вращаются подлинные монументы, те же Маяковский, Пушкин и Достоевский. Мы подходим к монументам вплотную, рассматриваем каждую складочку их одежды, каждую морщиночку на их утомленных лицах: все надобно нам помнить, все знать. А потом и мы, еще очень робко, балансируя, будто канатоходцы, друг за другом взбираемся на пьедесталы. Нажатие кнопки, жужжание электромотора, и нас возносят на многократно промеренную высоту, одних повыше, других пониже. «Теперь позу, позу давайте!» — командует снизу неутомимый наш пастырь; и надо неспешно заложить руку за борт сюртука, как Пушкин, опустить очи долу и грустно задуматься. Лабать Повесу (на жаргоне и в служебных шифровках А.С. Пушкин зовется Повесой) у меня уже иногда получается. А теперь чего от нас требуют? Кого из изваянной хлебогорским Фидием троицы предстоит нам лабать? Лукича еще сможем, сможем и работягу, а с мужиком-то как быть? Не отдашь же на ампутацию руку!
Скульптурную группу подняли на положенные 82 см, потом опустили: площадка пьедестала оказалась вровень, заподлицо с бетонным полом демонстрационного зала. Мы подошли, поглядели. Лианозян близорукая, а очков не носит: то ли стесняется, то ли боится привыкнуть. Рассматриваем копию хлебогорского монумента. Лианозян подошла вплотную к калеке-крестьянину, а свою сумочку на длинном ремне машинально повесила на руку Лукича. Крестьянину она погладила плечо, коснулась алебастровой культи, прошептала: «Бедняжечка!» А в это время: «Лианозян!» Обернулась — Леонов аж малинов от гнева, заходится, просто-таки брызжет яростью, заикается: «Лиа... но... зззян, это с-с-самое... сумка... с-с- снимите!» Ох, и правда, нехорошо получилось: что Ленин ей, хахаль какой-нибудь, что ли, чтоб сумку за ней носить? Бросилась наша актрисочка к сумке, а иначе трудно сказать, во что бы ей непочтительность обошлась.
Демонстрационные залы нашей школы огромны. Полагаю, что они тянутся один за другим, анфиладой вдоль всей Мясницкой, составляя часть теперь уже более или менее полно описанной подземной, потаенной Москвы. За залами располагаются склады, подземные конюшни, помещения для геральдических львов, ибо мраморных и алебастровых зверюг, сидящих у парадных подъездов старинных особняков, иной раз тоже, оказываются, лабают; и играют, стилизуют их живые, настоящие львы, дрессированные, напичканные транквилизаторами и отвердителями. А коль есть конюшни, львятник и даже, как мне рассказывали, курятник, есть и соответствующая обслуга: конюхи, птичницы, дрессировщики и огромный штат ветеринаров опять же. В общем, за дальними воротами нашего демонстрационного зала расположено какое-то подземное царство.